Дети дорог
Шрифт:
Вот так просто: огненные языки словно впитались в почерневшие от сажи стены, ветер, дующий со стороны пожара, вдруг остыл и посвежел, а из пролома на месте двери, сделанного перекидывающейся шассой, начали выбегать ромалийцы. Обожженные, отчаянные, кашляющие от дыма, но живые.
— Стреляйте! Уйдут ведь! Они…
Затрещали доски, которыми были заколочено самое большое окно на первом этаже, ставни содрогнулись от мощного удара изнутри.
— Быть не может… — тихонько шепнула бывшая дудочница, сцепляя покалеченные, неровно сросшиеся пальцы в замок.
Викториан невольно улыбнулся и расправил плечи. Может, еще как может.
Ставни вдруг осыпались
Страшное и одновременно восхитительное по красоте зрелище — змеелюдка, чья чешуя подобна расплавленному золоту и пышет жаром столь сильно, что даже на расстоянии двадцати шагов хочется отвернуть лицо и закрыть его рукавом, чтобы уберечь от ожогов. Изящный женский трос плавно перетекает в длинный гибкий хвост с янтарно-рыжим жалом на кончике, лицо, которое язык не повернется назвать мордой чудовища, настолько тонкое и обманчиво-хрупкое, что кажется отлитым из золотого слитка и украшенным тончайшей резьбой. Крохотный, почти незаметный носик, тонкая линия рта, неяркий бронзовый узор, вьющийся по щекам наподобие татуировки и «рисующий» шассе нечто вроде удивленно приподнятых бровей. Огромные глаза, кажущиеся озерцами расплавленного металла, золотыми звездами. Длинные, гибкие шипы, растущие у шасс наподобие волос, едва заметно покачиваются в такт каждому движению змеедевы. Волшебное, чарующее создание. Оборотень, легко меняющий одну человечью шкуру на другую.
Девушка с змеиными глазами, легонько вздрагивающая в ответ на каждое его прикосновение. Еле слышный звон кандалов в полумраке…
Ты можешь меня убить прямо сейчас, если захочешь, взять ключ и уйти отсюда. Никто тебе не помешает.
Она могла убить его еще тогда. Укус шасс ядовит, даже когда они сохраняют человечий облик. Ослаблен, но все равно смертельно ядовит для человека, особенно для того, кто не хочет бежать за помощью и противоядием. Кто играет со своим наиболее сильным страхом и самым глубинным желанием.
Но не убила.
Всего лишь на миг в голове змеелова возникла предательская, чуждая и при этом совершенно естественная мысль — такие существа, как золотые шассы, должны жить. Просто обязаны, иначе… что-то важное будет утрачено безвозвратно.
— С-с-са ш-ш-што?
Голос приглушенный, срывающийся на шипение, такой, как будто заговорил брошенный в ледяную воду брусок раскаленного добела железа. Шасса сползла с подоконника, нимало не беспокоясь ни о моментально раскалившихся камнях мостовой, ни о нацеленных на нее арбалетах. Свободная от неудобного, неуютного человечьего облика, превосходно чуявшая страх людей, попятившихся назад, стоило ей только качнуться в их сторону и поднять острый янтарно-прозрачный спинной гребень.
Револьверный выстрел, грянувший в шаге от Викториана, разорвал сгустившуюся над улицей тишину, выбил каменную крошку из покосившейся стены за спиной у шассы, но саму змеелюдку даже не задел. И неудивительно: и обычным-то шассам большого вреда от магического удара не будет, а уж золотым и подавно — либо впитает заряд магии, став еще сильнее, либо отклонит его в сторону, оставшись целой и невредимой.
— Стреляйте по бродягам!
Наемники оказались на удивление исполнительными. Защелкали тетивы арбалетов, тяжелые болты с калеными наконечниками, рассчитанные на тварей с толстой шкурой, насквозь пробивали хрупкие даже на первый взгляд, непрочные человеческие тела. Кто-то упал и больше не поднялся, кто-то нашел в себе силы и попытался уползти в ненадежное укрытие за деревянными ящиками, сложенными у стены ближайшего дома. А затем…
Дудочник не поверил своим глазам. Золотая шасса ринулась защищать ромалийцев. Невзирая на то, что очень быстро ее шкура перестала сиять, подобно солнцу, а отпугивающий людей жар пропал. Не обращая внимания на засевшие в хвосте тяжелые болты, на пачкающую безупречное золото чешуи алую кровь, струящуюся из ран. Она просто зло и яростно калечила, выводила из строя наемников одного за другим, защищая своих. Вольных детей дорог, однажды принявших ее дождливым осенним днем, безумный и благословенный кочевой народ, славный на весь мир песнями и плясками, что могут остановить нежить, чудными извилистыми дорогами, которых никто, кроме них, не находил, и легендами, в которых больше правды, чем в книгах змееловов.
Защищала людей.
— Убью… убью…
Викториан обернулся. У Катрины дрожали руки, и потому у нее никак не получалось перезарядить револьвер. Сколько пуль в ее магической игрушке? Четыре? Шесть? Две она израсходовала при нем, куда делись оставшиеся?
— Гадина… тварь…
Щелкнул, вставая на место, откидной барабан, ганслингер вскинула руку с револьвером, но выстрелить не успела. Мелькнула переливающаяся в тусклом утреннем свете чешуя, шасса оказалась рядом с девушкой удивительно быстро, будто бы позабыла о том, что не могут, не должны змеелюды передвигаться с такой скоростью. Молниеносные броски на короткое расстояние — да, удар массивным хвостом, когда человеческий глаз видит лишь размытую тень, — еще как да, но преодолеть за мгновение расстояние в полтора десятка шагов и вздернуть девушку в воздух за руку, удерживающую револьвер, как тряпичную куклу, — это уже перебор.
Тонкий, надрывный крик Катрины почти заглушил хруст костей, когда шасса смяла ее правое запястье, как бумажное, подержала еще мгновение, а потом отбросила ганслингера в сторону, нимало не заботясь о ее дальнейшей судьбе.
Лучше бы убила…
Огромные змеиные глаза оказались напротив лица дудочника, когда шасса наклонилась и легонько, почти нежно провела длинными когтями по его шее, а потом внезапно сгребла за воротник и одним рывком подняла в воздух, вынуждая змеелова беспомощно болтать ногами и отчаянно цепляться за чешуйчатое запястье.
— Ты ш-ш-ше обещ-щ-щал их с-с-спас-с-сти!
Мгновение, когда в голове стало пусто и гулко, а сердце поочередно сжимают страх и щемящее, необъяснимое чувство, которое побуждало… Попросить прощения? Заткнуть ей рот, чтобы не выставляла ничтожеством?
Защитить?..
Где-то вдалеке ледяным колокольчиком прозвучал высокий девичий смех. Неожиданный, неуместный звук, услышав который змеедева разжала пальцы, отбросив дудочника в сторону, будто нашкодившего щенка, круто обернулась, со свистом взрезав копной тонких шипов воздух, и громко, с вызовом зашипела, приподняв блескучий острый гребень над позвоночником. Что-то приближалось, и это неведомое что-то умудрилось обеспокоить своим присутствием даже золотую шассу.