Дети горчичного рая
Шрифт:
Отчаявшись дождаться Темпи, защитник вызвал следующего по списку свидетеля.
Это был доктор Рендаль.
Он взошел на свидетельское место взволнованный и сердитый.
Только что ему пришлось выдержать бурную стычку с Большим Боссом, который специально вызвал его к себе.
— Я слышал, док, вы собираетесь выступать свидетелем защиты на этом процессе «колорадских бунтарей», как их называют газеты, — начал Миллард.
Доктор кивнул.
— На вашем месте я не стал бы этого делать, док, — дружески наклонился к нему Миллард. — Не стоит
— Однако вам придется поверить, Миллард, — сказал спокойно доктор. — Я не знаю, что вы называете «красным душком», но уверен: мы с вами исповедуем совсем различные идеи.
Миллард посмотрел на него тяжело и пристально:
— Вы сильно переменились, док. Боюсь, ваши пациенты здесь, в городе, не захотят иметь врачом красного.
— Это угроза? — спросил доктор Рендаль.
Миллард пожал плечами:
— Во всяком случае, если вы дорожите своей практикой и положением, не советую вам выступать на процессе.
Доктор Рендаль ехал в суд на своем «крайслере» и возмущался. Запугивать его! Нет, не на такого напали!
Он стремительно начал свои показания. Он знает обоих Робинсонов и мистера Ричардсона с самой лучшей стороны. Учитель вырос на его глазах и всегда был самым благородным и добропорядочным молодым человеком. Он примерный сын и поддерживает свою старую мать. Был образцовым офицером флота. Превосходный преподаватель литературы.
— Мистер Рендаль, разве вы учились у преподавателя Ричардсона? — перебил его прокурор. — Ведь, кажется, вы кончали Гарвард, а не стон-пойнтовскую городскую школу.
Послышался смех. Это Парк Бийл и его соседи смеялись над остротой прокурора. Доктор слегка растерялся:
— Нет, разумеется, не учился, но…
Доктор Рендаль пытался еще что-то говорить, но его все время сбивали перекрестными вопросами то прокурор, то судья и придавали всем его показаниям совершенно обратный смысл. В конце концов доктор резко отказался от дальнейших показаний, потому что они только вредили подсудимым, и вне себя от возмущения выбежал из зала суда.
Та же картина повторилась, когда были вызваны Джордж Монтье, Бэн Майнард и дядя Пост. С цветными вообще не церемонились. Сфикси угрожал им всякими карами, если они будут свидетельствовать явную неправду. А неправдой судья и прокурор называли все, что могло служить на пользу обвиняемым.
Когда же на свидетельском месте появился старый почтальон и заявил, что он четверть века обслуживает район, где живут подсудимые, и может присягнуть, что все это вполне порядочные, честные и хорошие люди, мистера Ричардсона он знает еще мальчиком и считает его образцовым молодым джентльменом, судья Сфикси вдруг начал задавать ему как будто не идущие к делу вопросы: любит ли свидетель Хэрш выпивать и выпивает один или в компании? Как часто свидетель Хэрш пьет виски? Сколько примерно пьет свидетель Хэрш — рюмку, две рюмки,
Дядя Пост краснел все больше и больше, наконец не выдержал:
— Да сколько б я ни пил, ваша честь, это никак не собьет меня с толку. Я все равно буду повторять, что вы хотите засудить совсем невинных, хороших, настоящих людей!
Сфикси с улыбкой сожаления посмотрел на старика, потом перевел взгляд на присяжных и вздохнул:
— Жаль мне вас, Хэрш, что вы придерживаетесь рюмочки! В ваши годы надо быть умереннее и не поддаваться пагубной слабости.
И старый почтальон ушел, глубоко оскорбленный, оставив в зале и у присяжных впечатление злостного пьяницы, который, разумеется, не может правильно судить о людях.
К тому времени, когда выступили представители прогрессивных организаций, делегаты от конгресса мира и посланцы различных демократических стран, желающие добиться оправдания и освобождения Джемса Робинсона, присяжные сильно утомились. Некоторые беззастенчиво занимались жеванием резинки, ковыряли в зубах, что-то рисовали на лежащих перед ними блокнотах. Мисс Вендикс обмахивала разгоряченное лицо черным веером. Подсудимые тоже очень устали.
Сфикси был очень доволен: именно этого утомления он и добивался, и теперь было самое время дать слово прокурору.
После выступления Патриции Чарли с трудом сдерживался, ему хотелось вскочить и закричать прямо в лицо судье, прокурору и всем этим подкупленным или нанятым свидетелям самые жестокие и гневные слова. Ненависть душила мальчика. Как сквозь туман доносилась до него речь выхоленного, похожего на породистого кота прокурора. Измена… Тайный заговор… Покушения на убийства… Падение морального чувства у детей, которых «красные» вовлекли в свои преступления…
Чарли нашел глазами мать.. Она тоже сидела, почти не слушая прокурора. Какое это имеет значение! Все равно приговор предрешен…
Так же безучастно слушали подсудимые и присяжные речь защитника. Надо отдать справедливость этому молодому и хорошему человеку: он сделал все, что мог.
Он начисто отверг обвинение в том, что большая часть подсудимых является агентами коммунистов и получает за это вознаграждение, подобрал много фактов, говорящих о благородных побуждениях подсудимых, об их высоких человеческих качествах, об их честном труде на пользу американского народа.
Он говорил о великом таланте певца и его борьбе за счастье простых людей во всем мире.
Именно этого и не надо было говорить в зале, где сидели представители «тринадцати семейств». Но молодой адвокат был еще наивен и не знал всех скрытых пружин, двигающих это «общество». Он хотел только оправдать своих подзащитных — вот и всё.
Защитник вспомнил о суровой школе жизни, пройденной певцом, молодым учителем, грудью защищавшим свою родину, Квинси, который перепробовал в своей жизни столько профессий и все же остался бедняком-рабочим. Но что значили эти лирические подробности для людей, которые сидели здесь! Снова поднялся прокурор Кук.