Дети Хурина. Нарн и Хин Хурин

Толкин Джон Рональд Руэл

– Нет! По крайней мере отваги тебе не занимать. Не встречал я доселе таких храбрецов. Лгут те, кто утверждает, будто не чтим мы доблесть недругов. Что ж, предлагаю тебе свободу. Возвращайся к родне своей, если сможешь. Ступай же! А если уцелеет какой человек или эльф, чтобы было кому сложить сказание об этих днях, уж верно, презрением заклеймят тебя, если отвергнешь ты мой дар.

И Турин, все еще одурманенный драконьим взглядом, поверил словам Глаурунга, как если бы имел дело с врагом, которому ведома жалость, – и, развернувшись, бросился бегом через мост. А вслед ему звучал холодный голос:

– Поторопись же в Дор-ломин, сын Хурина! А не то, чего доброго, опять опередят тебя орки. Если замешкаешься ты ради

Финдуилас, не видать тебе более ни Морвен, ни Ниэнор; и станут они проклинать тебя.

И ушел Турин прочь по северной дороге, и снова рассмеялся Глаурунг, ибо исполнил он поручение своего Повелителя. Теперь дракон задумал поразвлечься сам, и изрыгнул огонь, и спалил все вокруг. Орков-мародеров он разогнал и выдворил из крепости, отняв у них все награбленное добро вплоть до последней безделицы. Затем разрушил он мост и сбросил обломки в пенный Нарог, и, по читая себя в полной безопасности, сгреб в одну кучу все сокровища и богатства Фелагунда в самом глубинном чертоге и улегся сверху, вознамерившись немного отдохнуть.

А Турин спешил на север; он пересек разоренные ныне земли в междуречье Нарога и Тейглина, и Лютая Зима застала его в дороге; ибо в тот год снег выпал уже осенью, а весна запоздала и не принесла с собою тепла. Турин шел вперед и вперед, и все казалось ему, будто слышит он голос Финдуилас, будто выкликает она его имя через леса и холмы; и велика была его скорбь. Но бередили ему сердце лживые речи Глаурунга, и неизменно видел он мысленным взором, как орки жгут дом Хурина либо влекут на муки Морвен и Ниэнор, и Турин так и не свернул с пути.

Глава XII

Возвращение Турина в Дор-ломин

Наконец измученный спешкой и долгой дорогой (сорок лиг и более прошел он, не отдыхая), с первым льдом Турин добрался до заводей Иврина, где некогда обрел исцеление. Но теперь на их месте было только замерзшее болото, и не мог он более испить там воды.

Оттуда добрался он до перевалов, ведущих к Дор-ломину, и налетела с Севера студеная метель, и ударил мороз, и опасны сделались тропы. И хотя с тех пор, как проходил здесь Турин, минуло двадцать лет и еще три, путь этот намертво запечатлелся в его сердце, такой болью отзывался в нем каждый шаг после расставания с Морвен. Так наконец вернулся он в край своего детства. Опустошенной и унылой предстала та земля его взору; люди встречались нечасто, да и те держались неприветливо и говорили на грубом и резком языке восточан, а древнее наречие стало языком рабов либо недругов. Потому Турин шагал с оглядкой, надвинув на лоб капюшон и ни с кем не заговаривая; и пришел наконец к отчему дому. Дом стоял пуст и темен, а вокруг не было ни души; ибо Морвен исчезла, а Бродда-Пришлец (тот, что силой взял в жены Аэрин, родственницу Хурина) разграбил ее жилище и забрал все, что еще оставалось там из добра, равно как и слуг. Усадьба же Бродды стояла ближе всех прочих к бывшему дому Хурина: туда-то и пришел Турин, обессиленный долгими скитаниями и горем, и попросил приюта; и пустили его, ибо Аэрин до сих пор поддерживала, как могла, добрые обычаи старины. Слуги отвели ему место у очага, рядом с несколькими бродягами вида столь же угрюмого и изнуренного, как и он сам; и спросил он, что нового в тамошних краях.

При этих словах все разговоры разом смолкли, а кое-кто отодвинулся подальше, косо поглядывая на чужака. Но один горемычный старик с клюкой молвил:

– Ежели так уж надо тебе изъясняться на древнем наречии, господин, говори тише, а о вестях не допытывайся. Или хочешь ты, чтобы тебя избили как мошенника или вздернули как лазутчика? Видом ты смахиваешь и на того, и на этого. Иначе сказать, – докончил он,

подходя ближе и склоняясь к самому уху Турина, – на одного из тех благородных людей древности, что в золотые дни пришли вместе с Хадором – еще до того, как головы украсились волчьим мехом. Есть тут и еще такие же, хотя ныне стали они нищими да рабами, и кабы не госпожа Аэрин, не видать бы им ни места у огня, ни этой похлебки. Откуда ты и чего хочешь узнать?

– Была здесь одна госпожа именем Морвен, – отвечал Турин, – давным-давно жил я в ее доме. Туда после долгих странствий пришел я в надежде на добрую встречу, но не горит там ныне огонь в очаге и нет ни души.

– Нет и не было вот уж с долгий год, а не то так и больше, – отвечал старик. – Со времен погибельной войны и в дровах, и в людях терпели в том доме нужду, ибо госпожа Морвен была из древнего народа, – как тебе, без сомнения, ведомо, – вдова владыки нашего, Хурина, сына Галдора. Однако ж тронуть ее не смели, ибо боялись; горда и прекрасна, как королева, была она, пока не поблекла от горя. Ведьмой называли ее и обходили стороной. Ведьмой, вот оно как; на новом языке это значит всего лишь «друг эльфов». Однако ж обобрали ее до нитки. Пришлось бы им с дочерью поголодать, кабы не госпожа Аэрин. Говорят, тайно помогала она им, за что этот мужлан Бродда, ее муж по принуждению, частенько ее поколачивал.

– Вот уж с долгий год, а не то так и больше? – переспросил Турин. – Так они мертвы или их забрали в рабство? Или, может, орки напали на госпожу Морвен?

– Никто не знает доподлинно, – отозвался старик. – Она исчезла вместе с дочерью; а Бродда разграбил усадьбу и забрал все подчистую. Ни собаки не оставил; а немногих ее домочадцев сделал своими рабами, кроме разве тех, что пошли по миру, вот как я. Много лет прослужил я госпоже, а до нее – благородному владыке; Садор Одноногий зовусь я – кабы не соскользнул проклятый топор в лесу много лет назад, лежать бы мне ныне в Великом Кургане. Хорошо помню я тот день, когда отослали прочь Хуринова мальчугана, и как плакал он; и она тоже – когда ушел он. Поговаривают, отправили его в Сокрытое Королевство.

Тут старик прикусил язык и с сомнением покосился на Турина.

– Я стар, господин, вот и несу всякий вздор, – промолвил он. – Ты меня не слушай! Хотя отрадно потолковать на древнем языке с собеседником, что изъясняется на нем точно в былые дни, времена нынче недобрые и об осторожности забывать не след. Не все, кто говорит красиво да чисто, столь же чисты душою.

– Истинно так, – отвечал Турин. – Душа моя мрачна. Но ежели опасаешься ты, что я – лазутчик с Севера либо с Востока, так мало набрался ты мудрости за столько лет, Садор Лабадал.

Старик потрясенно воззрился на него, открыв рот, и, наконец, дрожа, проговорил:

– Выйдем за двери! Там холодней, зато безопаснее. Для чертога восточанина ты говоришь слишком громко, а я – слишком много.

Едва вышли они во двор, он вцепился в плащ Турина.

– Говоришь, давным-давно жил ты в том доме. Господин мой Турин, зачем возвратился ты? Наконец-то от крылись глаза мои, и уши – тоже: голос у тебя отцовский. Лабадалом звал меня один только юный Турин. Не со зла, нет; в ту пору были мы добрыми друзьями. Что ищет он здесь ныне? Мало нас осталось; стары мы и безоружны. Те, что лежат в Великом Кургане, стократ счастливее.

– Не о битве помышляя, пришел я сюда, – молвил Турин, – хотя слова твои и пробудили во мне такую мысль, Лабадал. Но с этим придется повременить. Пришел я за госпожой Морвен и Ниэнор. Что можешь ты рассказать мне о них, да побыстрее?

– Немногое, господин, – отозвался Садор. – Они ушли тайно; наши перешептывались, что призвал их к себе владыка Турин; ибо мы нимало не сомневались, что обрел он с годами немалую власть и стал в какой-нибудь южной стране королем или могущественным властителем. Но, похоже, не случилось того.