Дети, которые живы!
Шрифт:
Уже в хате, глядя на остатки дров, Настя спросила:
– Как же нам теперь зиму пережить?
Только приближался февраль. Еще два месяца холода. А немцы не спешили уходить.
– Подгадаю момент и тайком схожу в колхоз, может, на складах чего полезного сыщу. Хотя партизаны 10 наверняка уже давно там порядок навели, – ответил дедушка.
Семья еще долго что-то обсуждала. Я присела на край лавочки и задумалась о своем.
Страх, который кусал меня первые дни с момента появления в нашей деревне немцев, будто освоился внутри, удобно устроился и теперь редко беспокоил. Осознание уже случившегося и неизбежного
10
Партизан – лицо, добровольно ведущее вооруженную борьбу за свободу и независимость своей страны в составе вооруженных организованных партизанских сил на территории, оккупированной противником, с использованием методов партизанской войны.
Сегодня страх вновь ощетинился, породив сильнейшую злость. Все случилось, когда Шубейка ударил дедушку.
Еще меня беспокоила неизвестность. Не отпускала ни на минуту. Я все время думала: что случится через час, что будет через неделю, какой будет весна? Что мы будем есть, когда немцы отнимут последнее? Чем будем топить печь? Разыгравшаяся морозами зима не пожалеет никого. Для нее мы все равные, хоть дети, хоть пришлый чужак. Замерзнем одинаково в муках. Но все же что-то дарило крохотную надежду, что мы справимся, что переживем это сложное время.
Пообедав куриным супом, каждый занялся своим делом. Дедушка взялся чистить печь. Настя занималась порядком. Шуры устроились на койке и перебирали саморучно сделанные игрушки. Я же за столом читала, вернее, перечитывала сборник сказок Пушкина. Как же все это напомнило о недавних временах.
Вот если не выглядывать на улицу и не прислушиваться к пугающим чуждым разговорам, то можно представить и вспомнить первые уютные дни наступившего года. В очередной раз меня поражала мысль непостоянства. Как, например, случилось в июне. Перед тем как я попала в больницу, наша семейная жизнь только начала налаживаться. Пусть мы сложно находили с мачехой общий язык, тем не менее забота отца и ее хозяйственность наполняли хату уверенностью в завтрашнем дне. И тут, как я вернулась домой, меня уже ждала другая жизнь. Мы тяжело приняли эти непростые перемены и так тепло встретили 1942 год, и тут нагрянули немцы, как гром среди зимнего неба. Теперь заново приходилось учиться жить с опасными соседями. Непостоянство настораживало. И хоть немцы держали в страхе всю деревню, выискивали коммунистов, били шомполами 11 , но так-то никого не калечили и не убивали.
11
Шомпол – стальной стержень, длина которого не меньше длины канала ствола, предназначенный для чистки и смазки.
Точнее, убивали медленно, лишая людей еды и тепла.
К началу февраля вся деревня знатно истощилась. Правда, в погребах оставались еще какие-то запасы. Кадушки, которые стояли уже без крышек, наполовину опустошенные и брошенные за ненадобностью, мы сразу же использовали. Дрова теперь напоминали о себе лишь щепками и вмятинами на промерзшей земле под навесом. Кур не осталось. Радовали нас лошади: Гром и Агаша. Марта и ее соседки – две козы, наши молочные кормилицы.
Зима обозлилась еще пуще, но петухи космоногие не думали уходить. Как-то раз приехали другие немцы, а кто-то, наоборот, уехал. Показалось, что здесь они решили устроить перевалочный пункт.
Вторник первой недели февраля светил ярким солнечным светов аж сиял, крепко схваченный морозом. Желтизна озаряла ажурные узоры на окнах. Теперь я ими не любовалась. Не до этого нынче.
Мы сидели в ватниках у печи и ловили ее легкое дыхание, которое тут же растворялось в промерзшей хате. Мы бы хотели сберечь тепло, чтобы оно не рассеивалось над головами. Но, увы, непокорный воздух никому не подчинялся.
Вдруг услышали знакомую возню во дворе. Опять немцы хозяйничали. Что они там делали? Брать уж нечего. Мы выглянули в окошко.
– Гром, Агаша! – вырвалось у меня.
Настя прикрыла мой рот прохладной ладонью.
Шубейка и рыжебородый вели лошадей к калитке. Гром пятился назад, фыркал, Агаша вырывала из рук узду. Не желали идти с ними. Но немцы настойчиво тащили их за собой, подгоняя шомполом. Наверное, в мотоциклетах закончилось топливо, да и по заснеженным дорогам на них не наездишься. Лошади все надежнее. А быть может, немцы совсем оголодали… Я встряхнула головой, не желая думать об этом.
Единственное, что щемило сейчас душу, – это чувство утраты. Как будто теряю важную часть семьи. Гром и Агаша прожили с нами долгих четыре года, я привыкла к ним. В сознании возникло редкое воспоминание глубокого детства. Там они еще были жеребятами. Отец на лугу их объезжал. Мама приносила ему обед, а мы украдкой наблюдали.
Я вырвалась из рук Насти и кинулась к двери. Мигом отворив засов, выскочила на крыльцо:
– Не трогайте их! – крикнула петухам космоногим. Распустившаяся злость, как пожирающий плющ, спутала все мои здравые мысли.
Агаша, услышав знакомый голос, сильнее попятилась назад, встала на дыбы. Гром заволновался. Шубейка обозлился, ругнулся на чуждом языке, но лошади его не понимали. Он замахнулся шомполом. Ударил Грома по морде и потянул за калитку. Кровавые капли окрасили заснеженную тропу.
Я опустилась на крыльцо. Последнее, что увидела перед тем, как закрыла ладонями лицо, – злость в глазах Шубейки. Этот взгляд пробрал меня до костей, пробудив спрятавшийся за злостью страх. Но его тут же перекрыла боль утраты от вида кровавых капель.
Хлопнула калитка. И я заплакала.
Казалось, с момента, как я выскочила на крыльцо, прошла целая вечность, а на самом деле – мгновение. За мной вышел дедушка. Поднял на руки и занес в хату.
Я плохо разбирала, что говорила мне Шура. Но почувствовала ее объятия. Не расслышала, что сказала Настя, но ощутила, как она взяла меня за руку. У меня же оставались перед глазами видение кровавых капель на снегу и чувство боли.
Если бы я не выскочила на крыльцо, Грома бы не ударили шомполом по морде. Ведь, услышав знакомый голос, он запротестовал, а за ним и Агаша. Конечно, невозможно угадать, о чем тогда думали лошади. Но что я знала точно, – Грому было больно!
Как прогнать эти жуткие мысли?
«Глупая, глупая Лида!» – твердила самой себе.
Зачем я выглянула в окно? Зачем выскочила на крыльцо? Неведение было бы спасением и для меня, и для Грома.
Вот как не застала я уход отца и мачехи. Не видела, а потому было легче. Что же это? Моя слабость? Милосердие? Или глупая наивность?
Все неправильно, не должно так происходить. Я злилась на свои бесполезные слезы. На свою беспомощность! Какой от меня толк?! Только лишний рот, да глупости совершаю! Родных расстраиваю!
Я молча обняла Шуру и Шурку, чмокнула в щечку Настю. Прижалась к груди дедушки. Забралась на едва теплую печь и долго думала над сегодняшним днем.
Меня никто не беспокоил. За время молчания стало действительно легче. Злость, обида и боль отпустили. И пришел покой. Даже какой-то тревожный покой. Как будто закончились во мне чувства. Я задремала совершенно пустая. Разбудила меня Настя: