Дети Мафусаила. Уолдо. Магия, инк.
Шрифт:
Зайдя в клуб, он узнал, что в течение ближайшего времени пообедать ему не удастся; хозяйственная служба оказалась явно неподготовленной к такому наплыву людей. Но зато там уже сидел Лазарус и его друзья; Нэнси Уизерол подвинулась и уступила место Либби.
— Я как раз собиралась поговорить с вами, — сказала она. — Лазарус любезно согласился помочь мне. Куда же мы летим на этот раз и когда мы будем на месте?
Либби изложил свое мнение как можно доступнее. Нэнси поморщилась.
— Ничего себе, прогнозик! Как я понимаю, малышке Нэнси снова придется надолго заснуть.
— Что вы
— Вот вы когда-нибудь пробовали ухаживать за нашими сомнамбулами? Ну, конечно, нет, ведь это утомляет! Переворачивать их, правильно складывать руки, оберегать от пролежней, переставлять с головы на ноги, закрывать капсулу и переходить к следующему — и так до бесконечности! Меня уже и так тошнит от человеческих тел, что я готова навеки дать обет безбрачия!
— Ну, зачем уж так сразу, — возразил Лазарус.
В их разговор вмешалась Элинор Джонсон:
— А я рада, что мы снова на корабле. Эти противные джокайра — фу!
Нэнси пожала плечами.
— Ты необъективна, Элинор. Джоки — по-своему неплохие ребята. Конечно, они не такие, как мы, но ведь то же самое можно сказать и о собаках. Ты ведь ничего не имеешь против собак?
— Вот именно, — отозвался Лазарус. — Они и есть собаки.
— Что-то я не понимаю…
— Я не хочу сказать, что они полностью похожи на собак — внешне у них и близко нет ничего общего, они сродни нам и даже в чем-то превзошли нас, но все равно это домашние ручные собачки. Эти существа, которых они зовут «Богами», на самом деле — их хозяева, просто владельцы. Нас нельзя приручить, поэтому хозяева и выгнали нас.
Либби тем временем силился понять, каким образом владельцы джокайра применили массовый телекинез.
— Интересно мне знать, — задумчиво промолвил он, — на что бы все это было похоже, если бы они смогли приручить нас. Они научили бы нас многим превосходным вещам.
— Забудь об этом, — резко оборвал его Лазарус. — Людям не подобает быть чьей-либо собственностью.
— А что же подобает человеку?
— Человек должен сам решать, что ему делать и зачем! — Лазарус встал. — Я, пожалуй, пойду.
Либби тоже было поднялся, но Нэнси остановила его.
— Не уходите, мне нужно вас кое о чем спросить. Какой год сейчас идет там, на Земле?
Либби уже начал было что-то считать, но осекся.
— На этот вопрос я ответить не могу. Это все равно, что спросить: «А много — это сколько?»
— Наверно, я не совсем точно сформулировала вопрос, — призналась Нэнси. — Я не очень-то хорошо разбираюсь в физике, но все же знаю, что время — относительно, а одновременность — это понятие, применимое только к двум точкам, которые находятся недалеко друг от друга в одной и той же системе координат. Но все равно, я хотела бы кое-что узнать. Мы двигались намного быстрее и прошли гораздо большие расстояния, чем кто-либо до нас. Так вот, не отстают ли наши часы от времени в других измерениях или что-то в этом роде?
У Либби на лице появилось такое выражение, с каким обычно опытные физики слушают дилетантские рассуждения о точных науках, да еще и высказанные примитивным языком.
— Вы упомянули о явлении, известном как контракция Лоренца-Фитцджеральда. Но, простите меня, говорить о нем обычными словами —
— Но почему же?
— Потому что… Гм, потому что языковые средства не в состоянии это явление описать. Формулы, используемые для описания эффекта, обычно называемого контракцией, предполагают, что наблюдатель является одной из составляющих этого феномена. Но при словесном описании получается, что мы стоим где-нибудь в стороне и наблюдаем, что же происходит. Математические формулировки отрицают даже саму возможность такого постороннего наблюдения. Всякий наблюдатель принадлежит своей собственной мировой системе и не может выйти за ее рамки, чтобы вести постороннее наблюдение.
— А если предположить, что сможет? Скажем, если бы у нас сейчас была возможность наблюдать за Землей?
— Ну вот, так я и знал, — сокрушенно заметил Либби. — Я постарался объяснить словами, но все, чего добился, так это внес новую неразбериху. Не существует способа измерения абсолютного времени, когда два события происходят в разных континуумах. Можно измерить лишь промежуток.
— А что же такое тогда промежуток? Столько-то пространства и столько-то времени?
— Да нет же! Промежуток — это… промежуток. Я могу записать это в виде формул и показать, как мы ими пользуемся, но словами этого не передашь. Вот, например, Нэнси: вы смогли бы описать словами партитуру оркестровки симфонии?
— Нет. Впрочем, если постараться, то это сделать можно, однако потребуется в тысячу раз больше времени.
— И музыканты все равно не смогут играть до тех пор, пока вы не переложите ее на нотное письмо. Вот это я и имел в виду, — продолжал Либби, — когда говорил, что простой язык тут не подходит. Однажды я уже попал впросак в подобной ситуации, когда пытался рассказать о действии привода, основанного на световом давлении. Меня спросили, почему — ведь действие привода зависит от потери инерции, а мы здесь, на корабле, этого не почувствовали. Ответа, который бы можно было сформулировать словами, нет. Инерция — это не просто какое-то слово; это математическое понятие, употребляемое в математически определенных средах. Я не смог ничего сказать.
Нэнси, хотя и выглядела озадаченной, продолжала настаивать на своем.
— И все равно в моем вопросе есть смысл, пусть он даже не так сформулирован. Вы ведь не можете послать меня, будто трехлетнюю девочку, поиграть в песочнице и не лезть во взрослые дела. Предположим, если мы развернемся и полетим обратно тем же маршрутом, каким мы прибыли сюда, прямо к Земле — точно так же, только в обратном направлении и удвоив время нахождения корабля в пути — какой год будет на Земле, когда мы вернемся?
— Это будет… Дайте подумать… — В мозгу Либби почти автоматически заработал механизм вычислений с учетом ускорений, интервалов, дифформного движения. Он пытался найти ответ во мраке математических дебрей, как вдруг вся проблема как бы распалась на куски и перестала существовать. Внезапно Энди понял, что у задачи может быть бесчисленное множество решений.
Но ведь это невозможно! В реальной жизни, а не в фантастическом мире математики, такая ситуация была бы абсурдной. На вопрос Нэнси должен существовать один ответ — единственно верный.