Дети мертвых
Шрифт:
Ползут по лесной дороге гружёные лесовозы; самое быстрое и лучшее, что было принесено им в жертву, — это «гольф-GTI», который угодил им под передние колёса ещё до того, как они смогли им налюбоваться. Но временами мы предпочитаем слушать австр. песни по радио, которое косо висит под сенью распятого деревянного Господа Бога, в самом правом углу, какой только найдётся, — где, кстати, поедается и наш завтрак, — жалко смотреть, но нет, Бог не оставит нас и никогда не сойдёт с этой полки. Всё свежеотремонтировано. И душевые кабинки поставлены новые. И всё время эти свежие песни, которым ведь тоже требуется время, чтобы отпечататься в нас без напряжения — печатный станок мощный, — чтобы певец мог как следует заработать. Эти песни из ничего творят немножко родины, потому что, заслышав такую песню, ты садишься там, где стоишь, даже если не устал. Но не давайте увлечь себя настолько, ибо сюда осядет вся масса земли. Стоит только снять трубку и уже не так-то просто будет снова её положить, а наши сегодняшние слушатели, которых мы хотим поприветствовать сердечными аплодисментами, будут затоптаны введёнными в песни штампами.
Тут некая Гудрун Бихлер чувствует, что её покой в шезлонге досадно нарушен группой отдыхающих дам, которые, крутя колесико радио, пытаются сбросить несколько кило народной музыки, чтобы была представлена и их муза. Либо уж вы включайте, но тогда, пожалуйста, тихо, и принимайте себе станцию, которую выбрали, чтобы ваши гипсовые копыта и ваши межконтинентальные оболочки-луноходы могли спокойно рыть землю, в которую вы потом сможете провалиться! Либо уж совсем отключите! У каждого своё представление об отдыхе, и всякий раз приходится корректировать его
В здешних краях никто уже не верит, что от другого можно получить больше, чем самовязанный пуловер, а в этот наряд нам не придётся облачаться. Но поскольку мы все выглядим как ляскающие, я хотела сказать ласковые, звери, то мы не узнаём себя в других, сказала одна дама из Эрфурта другой даме из Штейра, Австрия, однозначно невинным тоном. У эрфуртской дамы была возможность вовремя уйти от ответа, пока ей не добавили. Тогда бы и другие разошлись. Но время ушло вперёд, сначала от мысли — к словам, а потом и ещё дальше, до ругани, и тут все разошлись. Старческие глаза ещё раз заразились от телевизионных молний, где кипят бури в стакане воды, быстрым попаданием в цель, и цель им ясна, но они не располагают подходящими для её достижения средствами. В этом ящике сияют чуждые нам культуры, они разносятся, бестелесные, как свет, они преподносятся как новая форма св. причастия и всё равно остаются неузнанными, появляясь среди нас. Эти тела молчат, когда на них наступаешь, и ничто уже не вернёт их к неизреченному жизни, поскольку они, разбитые, катятся под откос. И пусть наши знакомые в аппарате, не желая отпускать нас от себя, сколько угодно ярятся, брызжа через край своими взбитыми сливками, эти капли нас не окропят святой водой и не дадут благословения.
Угасшие, живые или мёртвые, до сего мгновения не знали, что их будущее уже наступило. Деревья вокруг давали им хороший урок терпения: они умели ждать до полного изменения цвета. Отдыхающие, всего три человека, были уже разбиты, когда вставали из своих шезлонгов. Эти не использованные судьбой плоды в падении предали свои добрые семена, но никто ими так и не воспользовался. Остальные отдыхающие были увлечённо заняты усвоением Томми ГЪттшалка, ну, того, который производит столько слов, что их не успевают выбрасывать. Приходится сжигать кое-что из мебели, чтобы расчистить место для ТЪмми. Ведь дый, кто отдыхает в отпуске, сам садится на место прошлого. В крайнем случае он сидит на полу, тут люди получают от жизни маленький ответ, потому что во время работы они помалкивают. Живые члены расширяют во все стороны щели ледников и скал и сталкиваются со своим строжайшим критиком — Богом. На этой природной сцене выступают лишь любители. Боже мой, вы только взгляните, вон там, наверху, человек с дельтапланом! Или в воде, здесь они тоже тут как тут, отдыхающие. Влага хорошо поддаётся ограничениям, потому что внутри себя она не образует границ. Этот молодой продавец из спортивного магазина, Эдгар Г., он сам есть неопределённый артикул за своим прилавком, почему они определили в жертвы именно его? Ну, потому что он сам себя взял и превознёс до небес, вот поэтому! Вон там, наверху, тот несчастный на этажерке, это он и есть. Будем надеяться, что он сумеет обуздать себя и не трахнет мачту линии электропередач. Он каждый день, смеясь, швыряет себя на ветер, будто предназначен на выброс. Что за страсть такая — видеть себя божественным; уже для чемпионки мира по лыжному спорту Улли Майер эта страсть стала роковой. Мы, обыкновенные люди, страдаем куда скромнее и разве что от позднего обеда, который для нас разогревали, потому что мы заболтались на скамейке у Вильдбаха. Молодой дельтапланерист приземлился вчера не там, где его ждали, он очнулся от глухого перестука прямой трансляции теннисного матча, всего лишь бумажная игрушка в руках ветра, а на ней ещё и человек висит и тормозит, тогда как действительно важные вещи незаторможенно могут свистать сквозь эфир. Борис! Штефи! По спортивному каналу! Гребя против нашей доморощенной грязной воды. Они тоже странники во времени, но ещё больше Анита Вахтер и Роман Ортнер и/или Патрик Ортлиб или как там его зовут, в их вечной битве с часами, в которой они легко забывают опасность, но всё же эти герои невинны в своей решимости порешить свою цель и следующую тоже. Тогда их последнюю картинку жизни можно будет выжимать до бесконечности, но и после этого она всё ещё будет капать, жизнь, которую никак не дожать до упора. Это лезет в любые рамки. Улли сломала себе шею о судейский штаб (скипетр вечности), который посмел посмеяться над конечностью, и порвала артерии, питавшие мозг, — о, как мне жаль Улли, сказала нам теледикторша, когда мы и сами болтались на волоске и не могли отвязаться. Жизнь — одна из многих школ природного альпинизма, в которой наш создатель может отвязаться от очень многих из нас, и очень быстро. Ведь мы не фрукты, чтобы выжимать нас и начинять нами серёдку кнедликов. Может, Ему просто надоели наши спортивные костюмы, которые для нас так важны, когда мы зарываемся в бумагу, в окончательный, последний вариант.
Еда у хозяйки хватит на всех ожидающих. Они сидят за столами на стульях. Кола, фанта и пиво пенятся, как горные ручьи в ненастье, в стаканах, обращённых в истину старой посудомойкой Иозефой. Да, ненастье вливается в туристов и снова кончается на середине, как раз когда всем захорошело. Одежда. В горах она как спортивный соратник, она самое непосредственное, пока не узнаешь под ней человека, который тоже далеко не всегда обладает водоотталкивающими свойствами, но каждый неповторим. Ткк думают они все. Тревожны и настороженны собаки, в том числе и собаки гостей, вялые и сонные от скормленных отбросов, но всегда готовые к тревоге, ведь их задача — поднимать шум. Долг надо исполнять. Вчера в деревне внизу одна корова навязала ветеринару окаменевшего телёнка-близнеца, и тот с ним завязал. Будничное несчастье. Но никаких других предзнаменований не было, а то бы мы придали им значение. До нас дошло пока лишь ненастье, наш старый противник.
Если не считать одной неприглядной картины: два сына лесника, года два тому назад. Они налили в стволы своих ружей воды (патроны там тоже были!) и дунули из них, я имела в виду, из себя, каждый выдул себя из самого себя. Самоисчезнувшие. То есть один другого дразнил, что тому не выдержать экзамен в школу егерей. Этот экзамен был для обоих таким потрясением, что им легче было подготовиться к смерти, чем к нему: как положено охотнику, ведь смерть — его профессия. Они повредили себе мозги, а заодно и черепа. Деревня всё ещё говорит об этом. Ну и что из того, если то один, то не один видел их обоих на краю деревни, как будто их деревня — вечная стройка, где появляется всякая рухлядь; они всегда вдвоём, в своих егерских одеждах (которые превратились чёрт-те во что!), потому что их похоронили в лучших костюмах, украсив каждого букетиком, как на свадьбу, — может, для того, чтобы не так бросались в глаза разнесённые выстрелом головы.
Горы, сегодня они пока отставлены вдаль: эти альпинисты всё-таки как дети. Прикусив язык, они важно вкарябывают себя в скалы, как заповеди в скрижали, а в конце ставят себя вместо точки. Они сказали, что хотели собой сказать, поскольку инструмент восприятия природы всегда носили в своей душе. Поэтому они не хотят читать природу, они всегда хотят только стереть всё и переписать заново, потому что в прошлый раз недостаточно хорошо вписались. Чтобы они покончили с собой, должны прийти другие. У человека есть моральный интерес в этом блеске, которому природа обязана своей красотой, он забывает, что именно он придал природе этот блеск, с трудом продираясь к ней. Если сегодня вечером на посетителей гостиничного ресторана, где карты щёлкают в руках, опустится густой туман, то троих из них озарит догадка, что палку перегнули, поскольку указка нам не нужна, как и мягкотелые, которые готовы разложиться, лишь бы стать вездесущими. Пропавшие нечаянно вернулись, это обратное спорту, где тоже всегда выныриваешь откуда ни возьмись — на сей раз, возможно, первым. Вот он я! Спортсмен застревает на первоначальном, так он опередит всех, потому что он уже тут как тут. Но куда идём мы, если все, кто ушёл, снова возвращались домой? Это песня уносит далеко! И вы сегодня несёте что-то яркое, комплимент! Природа, всегда встревоженная атомной энергией, сегодня пусть порадуется на нас. Куда от неё скроешься?
Из плоти (а также из других мест, где говорят по-немецки) австр. городов, которые всегда вволю тешились со своими народами, были выужены три персоны, которые хотели лишь немного развлечься и вдруг оказались привлечены в качестве средства для силы, которая прежде их даже не знала. Эта сила хочет пищи, хочет кожаную куртку, джинсы, кроссовки, всё лучшего качества. Спортивный снаряд, который так и рвётся из-под нас, с которым мы будем быстрее рек. Спортсмены: Австрия ведь как стройплощадка для этих людей-полуфабрикатов, которые, не зная удержу, срываются на своих лыжах в бездну — наверное, потому, что наверху пространства слишком переполнены. Потом — ура, природные актёры! — эта страна заставит говорить о себе, это может иметь только преимущества. Разве не приходилось играть главную роль мелочам, сотым долям секунды? Да, это притяжение яркого света, исходящего от пьедестала почёта, а вечером уже имеешь право пьяным въехать на машине в дом, пренебрегая дверью. Просто играючи въезжаешь чуточку вверх по стене. Ничто, каковым является и природа, причём справа от вас, там, рядом с панорамным видом, по которому, как черви, вьются лыжни для скоростного спуска, чтобы снять с горы мерку для нового костюма, который она может, наконец, себе позволить за счёт сборов от международного туризма, — нет, ещё чуть-чуть правее, это Ничто нуждается в постоянном наполнении, иначе может так случиться, что оно пожрёт людей. Я скажу просто: природа — это пешеходная зона. Как плохо ей подходит покойник, который довольствуется малым, искусственной ёлкой, какое там — одними огоньками у портала магазина. Истинные корни, что проросли в могилу, могут ещё как царапаться и досаждать. Взгляните напротив, это утонувшее лицо на дне альпийского озера, как красиво оно волочится — превратившись в замазку, в жировую мастику, ведь рядом плавают всякие минеральные вещества и сильно затрудняют мёртвому жизнь: вся свадебная компания на дне озера! Лошади, в начале столетия, провалились вместе с ними от веселья, вот куда может завести склонность: под уклон. От белопенного свадебного торта под фатой никто так и не смог отведать ни кусочка. Пропавшие и попусту растраченные в спорте (Ульрика М.!), мы их не хватимся, если не будем отрываться от экрана. Да мы их просто выдумаем, если надо! Но на то, что они однажды действительно явятся, мы никак не рассчитывали. Мы бы на их месте лучше играли на листвяной дудке или на петушином гребешке, — почему именно нас должна миновать чаша сия, когда история и не таких глотала, а они ведь тоже не хотели пропадать. Запас нашей национальной сборной не так велик, чтобы не прибегнуть к театральному реквизиту прошлого ради формирования будущего — на моторах или в фитнес-залах, под жаром сауны и в журчании джакузи, где одарённые люди, если захотят, могут быть сварены и поданы под красивым гарниром их тел. Зачем нам мёртвые, у нас достаточно и молодой поросли, и она тоже может отрастить себе волосы (или поднять их дыбом), потому что это так круто смотрится на фото.
Ну, кто первый? Этот молодой человек из бывшего запасного состава национальной сборной, как бишь его зовут, Эдгар Гштранц, мужчина с запада, который, несмотря на это, имеет свои заслуги, а не просто на побегушках у своего тренера. Сегодня Эдгар двинулся — ведь разнообразие радует, а? — на восток, видали его хорошую, чуть ли не развязную фигуру? Вдали. Уровень, посмотрите на масляный щуп, вовсе не так плохо, а, сын земли! Ладно, идите! Блаженно потягиваются в нём, просясь наружу, следующие победы: в лиге супер-Г, в год Снега по австр. летоисчислению (то есть вечность тому назад), в разряде «юношеский-2», многим пришлось довольствоваться гораздо меньшим. Этот молодой человек обрёл спасительное убежище в одном спортивном магазине, чтобы всё самое новое из одежды приобретать по цене производителя и потом подсказывать покупателям решение их домашнего задания. Они не знали, верить ему или журналу новостей, который говорил и показывал совсем другое. Это в некотором роде даже креативно — потерпеть неудачу в почти неносимом. Так нам и надо. Вот место, где Эдгар будет употребляться конечным потребителем, некоторое время: после того, как он поставил крест на запасном составе национальной сборной, но до того, как он окончательно пал. Конец иногда гораздо ближе, чем думаешь. Эдгар лежит в шезлонге, и несколько старых людоедок перешёптываются, что вроде бы они читали года два назад — или то было года три назад? — в газете, что он якобы погиб в автокатастрофе. С другой стороны, разве можно верить газетам, даже если они называют источники, из которых черпают свои новости. Быстрые машины для прыткого водителя, это самое святое нашей путеводной рекламы, до добра не доведут. Поскольку спортсмен не может завестись сам, тренер должен запустить его стартер, и стартер Эдгара явно запущен. Теперь он живёт в столице — слышат, когда его расспрашивают о несчастном случае, происшедшем больше двух лет назад. Ведь вы же погибли, господин Гштранц, — такого не говорят, кто же признается в столь откровенной ошибке. Хотя другие даже на экран вытаскивают свои болячки и расчёсывают их. Расчёски так и мелькают, каждому хочется показать свою жизнь с лицевой стороны, — а у Эдгара жизнь, видимо, протекала с оборотной стороны. И что-то безвозвратно вытекло. Но приходит второе дыхание, в душу вдыхают новую жизнь, — как неприятно было перевернуться и падать, врезаясь в память снега, которому и без того приходится много чего выносить.
ВОТ УЖЕ ДОВОЛЬНО ДАВНО этот молодой человек бывает у нас, за постоянным столом для спортсменов, по понедельникам вечером, бедный рыцарь, который служит нам для развлечения. А мы его за это травим! Сколько раз он оказывался безоружным перед нашими дорогими зрителями, Лишь бы чуточку побыть в их квартирах, на это у него хватало сил, хотя бы по результатам последних тренировок. Несчастный случай тогда ему ещё не грозил. Ведь это он въехал в стену дома, вместо того чтобы продолжить свой путь по дороге? Или то был не он? Чутьё подсказывает. Странно, что собаки на него не лают, как на остальных гостей. Чемпионов диск-жокеи всегда пускают в наш ресторан, где они уходят в улёт и погружаются в бесконечность наших бездн, которые мы здесь соорудили специально, чтобы можно было пропустить вечер или пропустить рюмочку, смотря по настроению. Мы, зрители, сидим перед аппаратом, который выдаёт знакомые позывные, и, пока мы клювом вытаскиваем из себя занозы рабочей недели, на экране перед нами терпит бедствие какой-то человек, он откидывает копыта, его песенка спета, по снегу тянется кровавый двадцатипятиметровый след. Но ничто не нарушает покоя нашей беседы о сыновьях, которых мы послали на поле спортивной бранили о дочерях, которые подогрели наше потрясение (оно у нас всегда готово остыть, если не хватит нескольких сотых долей секунды) победой в слаломе. Теперь на нём хоть суп вари, дорогая Австрия, ты достаточно долго терпела везение, теперь пора чинить рукава и стёсывать углы; а бум переживают США, о боже. Ярко иллюминированный домашний шкаф воспаряет, восемьдесят пять процентов из нас дают себя высосать ни за понюшку табаку, и спортсмен слетает на финише, не уместившись в тесноту микросекунд. Слова истекают из нас ещё до того, как мы нашли устье, в которое будут впадать все те кнедли, что уже переварились в нас. То же происходит и с талантами, которые были растрачены до срока, без учёта, что они ограничены и что хозяйство поэтому лишь ограниченно отвечает за них. А мы никак не можем остановиться. Доказательство: Формула-1. В которой победит каждый из нас под собирательным именем Герхард Бергер, ему для этого достаточно проделать лишь один круг на привычном стуле. В этом деле нужно держаться великих, но и они не смогут нас искрошить в наших малолитражках! Они бессильны против нас! Они не пригодны для использования на второй срок, поэтому нам, наконец, нужны новые лица.