Дети подземелья (илл. Калинин)
Шрифт:
– Я не хотел напугать тебя, – ответил он, глубоко вздыхая, чтобы подавить нервные приступы.
– Хорошо, хорошо! Я не сержусь!.. Ты ведь больше не будешь. – Она приподняла его с земли и старалась усадить рядом с собою.
Он повиновался. Теперь он сидел, как прежде, лицом к стороне заката, и когда девочка опять взглянула на это лицо, освещенное красноватыми лучами, оно опять показалось ей странным. В глазах мальчика еще стояли слезы, но глаза эти были по-прежнему неподвижны; черты лица то и дело передергивались
– А все-таки ты очень странный, – сказала она с задумчивым участием.
– Я не странный, – ответил мальчик с жалобною гримасой. – Нет, я не странный… Я… я – слепой!
– Слепо-ой? – протянула она нараспев, и голос ее дрогнул, как будто это грустное слово, тихо произнесенное мальчиком, нанесло неизгладимый удар в ее маленькое женственное сердце. – Слепо-ой? – повторила она еще более дрогнувшим голосом, и, как будто ища защиты от охватившего всю ее неодолимого чувства жалости, она вдруг обвила шею мальчика руками и прислонилась к нему лицом.
Пораженная внезапностью печального открытия, маленькая женщина не удержалась на высоте своей солидности, и, превратившись вдруг в огорченного и беспомощного в своем огорчении ребенка, она, в свою очередь, горько и неутешно заплакала.
Несколько минут прошло в молчании.
Девочка перестала плакать и только по временам еще всхлипывала, перемогаясь. Полными слез глазами она смотрела, как солнце, будто вращаясь в раскаленной атмосфере заката, погружалось за темную черту горизонта. Мелькнул еще раз золотой обрез огненного шара, потом брызнули две-три горячие искры, и темные очертания дальнего леса всплыли вдруг непрерывной синеватою чертой.
С реки потянуло прохладой, и тихий мир наступающего вечера отразился на лице слепого; он сидел с опущенною головой, видимо удивленный этим выражением горячего сочувствия.
– Мне жалко… – все еще всхлипывая, вымолвила наконец девочка в объяснение своей слабости.
Потом, несколько овладев собой, она сделала попытку перевести разговор на посторонний предмет, к которому они оба могли отнестись равнодушно.
– Солнышко село, – произнесла она задумчиво.
– Я не знаю, какое оно, – был печальный ответ. – Я его только… чувствую…
– Не знаешь солнышка?
– Да.
– А… а свою маму… тоже не знаешь?
– Мать знаю. Я всегда издалека узнаю ее походку.
– Да, да, это правда. И я с закрытыми глазами узнаю свою мать.
Разговор принял более спокойный характер.
– Знаешь, – заговорил слепой с некоторым оживлением, – я ведь чувствую солнце и знаю, когда оно закатилось.
– Почему ты знаешь?
– Потому что… видишь ли… Я сам не знаю почему…
– А-а! – протянула девочка, по-видимому совершенно удовлетворенная этим ответом, и они оба помолчали.
– Я могу читать, – первый заговорил опять Петрусь, – и скоро выучусь писать пером.
– А как же ты?… – начала было она и вдруг застенчиво смолкла, не желая продолжать щекотливого допроса.
Но он ее понял.
– Я читаю в своей книжке, – пояснил он, – пальцами.
– Пальцами? Я бы никогда не выучилась читать пальцами… Я и глазами плохо читаю. Отец говорит, что женщины плохо понимают науку.
– А я могу читать даже по-французски.
– По-французски!.. И пальцами… какой ты умный! – искренне восхитилась она. – Однако я боюсь, как бы ты не простудился. Вон над рекой какой туман.
– А ты сама?
– Я не боюсь; что мне сделается.
– Ну, и я не боюсь. Разве может быть, чтобы мужчина простудился скорее женщины? Дядя Максим говорит, что мужчина не должен ничего бояться: ни холода, ни голода, ни грома, ни тучи.
– Максим?… Это который на костылях?… Я его видела. Он страшный!
– Нет, он нисколько не страшный. Он добрый.
– Нет, страшный! – убежденно повторила она. – Ты не знаешь, потому что не видал его.
– Как же я его не знаю, когда он меня всему учит.
– Бьет?
– Никогда не бьет и не кричит на меня… Никогда…
– Это хорошо. Разве можно бить слепого мальчика? Это было бы грешно.
– Да ведь он и никого не бьет, – сказал Петрусь несколько рассеянно, так как его чуткое ухо заслышало шаги Иохима.
Действительно, рослая фигура хохла зарисовалась через минуту на холмистом гребне, отделявшем усадьбу от берега, и его голос далеко раскатился в тишине вечера:
– Па-ны-чу-у-у!
– Тебя зовут, – сказала девочка, поднимаясь.
– Да. Но мне не хотелось бы идти.
– Иди, иди! Я к тебе завтра приду. Теперь тебя ждут и меня тоже.
Девочка точно исполнила свое обещание, и даже раньше, чем Петрусь мог на это рассчитывать. На следующий же день, сидя в своей комнате за обычным уроком с Максимом, он вдруг поднял голову, прислушался и сказал с оживлением:
– Отпусти меня на минуту. Там пришла девочка.
– Какая еще девочка? – удивился Максим и пошел вслед за мальчиком к выходной двери.
Действительно, вчерашняя знакомка Петруся в эту самую минуту вошла в ворота усадьбы и, увидя проходившую по двору Анну Михайловну, свободно направилась прямо к ней.
– Что тебе, милая девочка, нужно? – спросила та, думая, что ее прислали по делу.
Маленькая женщина солидно протянула ей руку и спросила:
– Это у вас есть слепой мальчик?… Да?
– У меня, милая, да, у меня, – ответила пани Попельская, любуясь ее ясными глазами и свободой ее обращения.
– Вот, видите ли… Моя мама отпустила меня к нему. Могу я его видеть?