Дети Революции
Шрифт:
Черняев же, как и вся хунта, опирается прежде всего на прослойку офицеров, ещё недавно не имевших ничего или почти ничего. После войны в Европе они обзавелись поместьями в немецких землях, особняками и долями в промышленных предприятиях.
Новая знать сразу стала наособицу, не вливаясь в старую. Одни требовали уважения к себе, как к людям, добившимся высокого положения самостоятельно. Другие не хотели принимать скороспелок на равных, ставя на несколько ступенек ниже себя.
Точек соприкосновения у военных и придворных немного, и гнобить представителей старой знати будут
Потомкам фаворитов, выкрестов[9] и сомнительного происхождения европейцев, не стоит надеяться на короткую память недоброжелателей. Даже здесь, в Петербурге, после ошибки ему начали поминать — как его предки заработали графские титулы. Цареубийство и постельные подвиги, это не совсем то, чем гордятся…
Граф застонал от отчаяния — вся жизнь летела под откос, просто потому, некогда, в далёкой молодости, он был преступно легкомыслен… и не поумнел к старости. В горле пересохло, он потянулся к звонку, намереваясь позвать лакея. Увидев на прикроватном столике запотевший, холодный даже с виду графин, стоящий в тазу с колотым льдом, умилился. Ну хоть что-то осталось неизменным! Верные слуги Орловых-Давыдов даже после получения вольных остались со своими хозяевами, стараются услужить им всеми силами.
— Чтобы там ни говорили о равенстве людей, — пробормотал граф, нащупывая ногами тапочки, путаясь в длиннополой ночнушке, — но есть Господа и есть Слуги, и это врождённое!
Налив себе вкуснейшего морса с нотками чего-то непривычного, но безусловно вкусного, граф почувствовал сонливость и отправился в постель, зевая.
— Самоубийство как есть, — постановил коронер, осмотрев место преступления, кишащее представителями революционной иоккупационнойанглийской администрации, — есть следы употребления опиума, но ничего удивительно в том не вижу.
Сидящий в лучшей одежде, покойник бледно щерился из кресла, глядя на потуги живых найти следы. Лужи крови из перерезанных запястий, валяющийся тут же кинжал, заляпанный кровью, никаких следов борьбы.
Ясно, что граф покончил собой, а положа руку на сердце — причина для такого поступка у него самые веские. Самоубийство хотя бы отчасти искупало грехи в глазах Общества.
Вести расследование тщательно, по всем правилам, никому не нужно. А ну как наткнёшься на этакое? Смерть Владимира Петровича Орлова-Давыдова выгодна всем, начиная от его вдовы и детей, заканчивая сэром Горнби.
— Помутнение рассудка, — охотно подытожил медик, приняв от Ольги Ивановны, вдовы покойного, немалую мзду[10], — на почве нервической горячки такое бывает.
Многочисленная прислуга, встревоженная смертью хозяина, напугана… всё больше своей судьбой. Наследник рода Орловых-Давыдовых, Анатолий Владимирович, с явным облегчением объявил об отъезде за границу и продаже петербургского особняка, как осквернённого.
Слуги, за исключением десятка самых верных, увольнялись. Благо, в завещании, составленном
Благодетель напрасно ждал лакея в условленном месте, стискивая в кармане дерринджер. Обещанный паспорт одного из самых благополучных государств, чек на крупную сумму и билеты на надёжный пароход, отправляющийся в безопасную страну, остались невостребованными.
Лакей не явился, что заставляло нервничать благодетеля.
— Неужели догадался? — Пробормотал он наконец, — Сволочь! Чернь неблагодарная! Документы же, почерк мой… а, чёрт с ним! Доказать ещё надо, и кто будет проверять слова бывшего лакея? Да всегда можно отговориться тем, что кто-то подделал мой почерк! Чёрт возьми, а всё же неудачно получилось, теперь ждать буду, когда и где этот Прошка может всплыть.
Дёрнув плечами, таинственный незнакомец отправился прочь, не глядя по сторонам. Немолодая нищенка, бредущая навстречу с безумным видом, не привлекла внимание. Сколько таких сумасшедших стало после прихода английских гостей, подсчитать невозможно. Гибель родных, пожары, разорение, насилие…
Бормоча невнятные ругательства, старуха прошла мимо, скрывшись в грязном, вечно полутёмном переулке. Несколько минут спустя она неожиданно резво метнулась в подворотню, и вскоре оттуда вышла немолодая чухонка, явно из прислуги.
Чухонка степенно, припадая на одну ногу, прошла вдоль недавнего пожарища, поковырявшись в развалинах. Пару часов спустя, сменив ещё несколько личин и отмывшись, перед отцом стояла молодая девушка с чуточку грубоватым, но миловидным лицом.
— Страшно было, папенька, до ужаса, — призналась она Прохору, — но и весело!
— Дурная, — ласково сказал отец и не удержавшись, хохотнул, — моя кровь! Ну что, опознала?
— Да, папенька, племенник это хозяйский, что по линии Долгоруковых.
— Весело, — задумчиво сказал лакей… впрочем, сейчас к нему это слово удивительно не подходило, Прохор Иванов походил скорее на военного в отставке, причём не унтера, а поручика, выслужившегося из рядовых.
— Ну что, атаман? — Задал странный вопрос молодой мужчина, сильно похожий на Прохора, — гуляем или уходим?
Ответа бывшего лакея с напряжённым вниманием ждал не только сын, но и пятеро крепких мужчин с жёсткими, решительными лицами людей, видавших виды.
— Гуляем, казаки, — зло улыбнулся Прохор, — Пугу, пугу[11]!
В Российской Империи становилось всё больше людей, действовавших без оглядки на официальные стороны конфликта. Крестьяне, мещане, ремесленники купцы, взявшись за оружие ради защиты Родины или самозащиты от расплодившихся банд, быстро понимали простую истину: Винтовка рождает власть[12].
Разбиться на партии народ ещё не успел, но уже нашёл виновных. Дворяне, забравшие землю у её хозяев[13], инородцы, некоторые чиновники, кулаки и прочие мироеды. С помощью оружия эти проблемы решались очень хорошо.