Дети синего фламинго
Шрифт:
Иногда она прилетала и без вызова. И дробно стучала клювом – звала меня. Я забирался к ней на балку и гладил шелковистую шею.
– Здравствуй, Птица… Как там живет твой малыш? Больше не падает из гнезда?
Птица весело щелкала: нет, не падает, все в порядке.
– Птица, – шепотом говорил я. – Ты меня унесешь домой, когда подует юго-западный ветер?
Скорей бы домой! Неделя давно прошла, и теперь меня ищут повсюду. И наверно, уже не надеются найти живым. Толик печально рассказывает, как он видел меня последний раз, а ребята, встретив моих родителей,
Птица опускала голову на мое плечо, успокаивала: не волнуйся, я помогу, я же понимаю, какое горе, когда птенцы теряются из гнезда.
Я встряхивался, сжимал зубы, скручивал в себе тоскливые мысли. Надо было жить и ждать. Ничего, протяну еще неделю. Рогатый месяц уже превратился в половину круга, скоро станет как мяч, а когда чуть пойдет на убыль, Птица и ветер с зюйд-веста помогут мне…
Ребята привыкли к Птице и полюбили ее. Кормили рыбой, ласкали, даже играли с ней. Малыши пытались проскочить у ней между ног, будто в узкие ворота, а Птица осторожно и ловко хватала их за лохмотья и приподнимала. А потом посадит вопящего от восторга Лука или Стрелку на пушку и хитро поглядывает: кто следующий?
Птица помогала нам спускаться к подножию утеса. Конечно, летать, ухватив Птицу за ноги, было опасно, и мы сделали сиденье. Что-то вроде качелей – небольшая доска и две веревки. Я побаивался, когда первый раз привязывал качели к птичьим лапам: вдруг она обидится и улетит? Но Птица все поняла. Сидя на балке, она терпеливо дожидалась, когда я укреплю сиденье, и потом плавно понесла меня над морем…
Иногда мы летали по двое. Сначала боялись, но потом решили попробовать. Рядом со мной сел Малыш. Птица подняла нас так же спокойно и легко, как меня одного. Малыш тихонько ойкнул и вцепился в веревку. Но глаза у него засияли, и он начал смеяться. Так счастливо, как никогда не смеялся на земле…
Птица часто приносила еду: то ветку с похожими на айву плодами, то громадную рыбину, какие не водились у нашего берега, то морскую черепаху, разбитую ударом клюва.
Видимо, Птица считала нас человеческими птенцами, оставшимися без родителей, и помогала как умела. Она всех нас любила, даже Дуга, хотя Дуг был большой и не летал с ней.
Дуг тоже любил Птицу. Однажды он сказал мне:
– С таким другом ты нигде не пропадешь. Будь уверен, донесет она тебя домой…
Я обрадовался. Но тут же ощутил тревогу и печаль. Во-первых, скоро придется расстаться с ребятами, с Дугом. Но не только в этом дело. Я боялся за них. И я наконец спросил о том, о чем думал не раз:
– Дуг, я-то улечу… А вы? Так и будете здесь всю жизнь?
Он ответил тихо и серьезно:
– Я и сам думаю часто: что делать дальше?
В самом деле, что дальше? Жить до старости в заброшенных бастионах? Превратиться в племя дикарей?.. Дуг учил ребят читать и писать, царапал на камнях буквы, объяснял задачки на сложение и вычитание, рассказывал о звездах и планетах… а зачем?
– Дуг, – сказал я, – у нас большая страна… Знаешь, сколько у вас нашлось бы там друзей!.. Дуг, Птица может унести всех, если по очереди…
Он печально улыбнулся:
– Меня не унесет, я тяжелый.
– Но есть же другие пути. По морю…
Дуг покачал головой:
– Женька, это наш остров… – И совсем другим голосом попросил: – Покажи, как делают луки. Помнишь, ты про них говорил, когда рассказывал о Робин Гуде…
В расщелинах скал росли кусты и деревца с пружинистыми стволами. Я объяснил, как полагается делать большой лук, хотя сам не мог согнуть такое деревце. А Дуг согнул. И к вечеру у нас было несколько крепких луков. Для стрел мы расщепили старые сухие доски – они отыскались на верхнем ярусе квадратной башни. Наконечники сделали из осколков кремня. Оперенье сделать было не из чего, но и без него стрелы летели прямо.
Старшие ребята и Дуг очень быстро научились попадать в цель. Они все стреляли гораздо лучше меня (я и лук-то растянуть как надо не мог). Лучше всех стрелял Шип. Это казалось удивительным. Шип словно состоял целиком из носа, ушей, острых суставов, а мускулов у него совсем не было. Но тетиву он натягивал шутя, а стрелы летели точно в нарисованный круг или нацарапанный углем портрет Крикунчика Чарли. Сестренки Шипа – Стрелка и Точка – после каждого такого попадания гордо на нас поглядывали и шли подбирать стрелу.
Однажды Шипу удалось подстрелить крупную быструю рыбу – она неосторожно крутилась вблизи береговых камней. Это произошло на маленьком пляже, укрытом со всех сторон каменными отвесами. Здесь мы всегда занимались рыбной ловлей. А попадали мы на пляж через тесный лаз – ответвление главного прохода, и другого пути сюда не было. Разве что по морю…
Добыча с воткнутой стрелой качалась на мелкой зыби совсем недалеко от берега. Дуг ворчал на Шипа: зачем загубил рыбу и стрелу? Достать их было нельзя. Всюду кишели мелкие, похожие на грибы-рыжики медузы. Галь объяснил мне, что они страшно ядовиты, и показал на коричневой ноге белые тонкие рубцы – следы ожогов.
Это было очень обидно: так хотелось искупаться, а мелкие жгучие твари не пускали нас в воду все дни подряд. Но Дуг меня утешил. Он сказал, что скоро медузы уйдут от берега и не появятся до следующего новолуния…
И в самом деле, через день Дуг сообщил:
– Можно купаться, люди!
Мы весело завопили, и больше всех обрадовался Малыш. Правда, он не орал как сумасшедший, но сразу бросился к спуску и в темноте, не боясь расшибиться, застучал своими разбитыми башмаками по ступеням.
Когда мы оказались на пляже, Малыш уже плавал далеко от берега. Плавал быстро и умело, будто на тренировке в спортивной школе.
Он закричал нам:
– Давайте сюда! Плывите!
Никогда я еще не видел его таким счастливым, даже во время полета.
Наша малышня поскидывала тряпье и бросилась в воду. Соти ушла за камень. Галь, Шип, Тун и Дуг, поглядывая на этот камень, стали мастерить из сухих водорослей и веревочек набедренные повязки. Мне даже неловко стало за свой “богатый наряд”: черные трусики с белыми лампасами…