Дети страха и другие ужасные истории
Шрифт:
Про Линча Нинка не слышала, но заранее решила, что мужик был неплохой.
Сутулый старший повел Нинку к административному корпусу. Навстречу им уже бежала-катилась полная медичка.
– Что же я раньше не видела? – взмахивала она руками, но не взлетала. Даже пятки от земли не отрывала. – И правда, есть справка. Что ж ты сама-то молчала? Ты же Козлова?
Нинка прошла мимо. Как по ней, так за последнее время она даже очень много чего говорила. А чего не говорила, того и не надо было.
– Но у нее же общая группа здоровья, я и отложила ко всем, – продолжала свои попытки взлететь врач. – Всего лишь повышенная нервозность. Что он там нес про каких-то братьев? Я звонила ее родителям. У нее действительно есть три брата, но они сначала ушли в армию, а потом уехали. Может, это с мальчиком что-то не так?
Хорошо, что Нинка уже прошла мимо и никто не видел ее лица. Потому что она широко улыбалась. Это всегда приятно, когда вот так. Как надо. И прямо красота вокруг разлилась. Сказочная. Теперь так всегда будет. Только хорошее.
С ней потом, конечно, поговорили. Про жестокость подростков, про необдуманность поступков и последствия. Нинка молчала. Ветром принесло информацию, что кудрявая, и правда, уезжает. Что вопрос с Тинтином решается. Оказалось, что его зовут Сережа Нелаев. Нинка пожалела, что узнала его фамилию. Тинтином он был интересней.
А потом у нее от всего этого разболелась голова, и уже в изолятор она пришла с единственным желанием – уснуть. Говорили, что в соседней палате спит в ожидании папы кудрявая. А Тинтина куда-то увели. Не увидятся они больше.
– На-ка, выпей!
Перед Нинкой появился стакан. Держала его пухлая рука в старческих крапинках.
– Зачем?
– Успокаивающее. – Врачиха улыбалась. Лучше бы она этого не делала. Получалось жутковато. – А то вы все как чумные. Лето только начинается, а уже пол-лагеря на ушах ходит. Пей! Дожить бы с вами до конца дня.
Нинка разгладила простыню. Белая и холодная. На удивление – очень холодная. Словно из холодильника. Почему? На улице тепло.
– Я не хочу пить, – наконец сказала Нинка. Вид у врачихи был какой-то недобрый. Куда она парня с коленкой дела? Съела?
– Давай, давай! Ты мне еще будешь капризничать! И так дел по горло. А тут еще истерики. Пей и ложись спать. Чтобы я ни звука не слышала.
Нинка взяла стаканчик. Жидкость масляно колыхнулась в пластиковых границах.
Выпила. Это была вода. Просто вода. Свежая. Словно из бутылки, а не из чайника, как у них в столовой.
– А этот… с коленкой из второго? Уже выписался?
Вдруг подумалось, что докторша может оказаться вампиром. Все, кто с открытыми ранами попадают сюда, никогда уже не выходят.
– Не могу же я вас всех держать вечно.
Докторша ушла. Дверь с ребристой стеклянной вставкой, перетянутой тонкими проволочками, звякнула. Долго дрожало стекло. Коридор за ним ломался и дробился. Фигура докторши расползлась и разошлась в разные стороны.
И правда, поспать надо. Встала рано, бегала много. Скоро все равно в палату идти.
Нинка вытянулась на кровати. Белоснежная простыня, а она вся такая грязная. Даже руки вымыть не успела. Было боязно шевелиться. Простыня крахмально похрустывала. Крахмал… откуда-то Нинка это слово знала. Никто никогда в ее семье ничего не крахмалил. Но вот в книгах про это говорилось. У героев был крахмальный жесткий воротничок. Он упирался в подбородок, натирал. Наверное, если Нинка шевельнется, то острый загиб тоже упрется, и станет больно.
Нинка успела уснуть, потому что движение рукой ее разбудило. Во сне она испугалась, что порежется о простыню, и выпала из дремы в действительность. По голове пробежали мурашки, руки-ноги похолодели. На мгновение показалось, что она не чувствует пальцев на ногах, но это сразу прошло. Тело ее слушалось.
Сон ушел, но открывать глаза все еще не хотелось. А потом появился звук.
«Баю-баюшки баю… не ложися на краю…»
Нинка крутанулась. Песенка звучала, как будто со стен. Стены были белые. Никакие. Просто стены. Просто покрашены. Неплохо даже. Ровненько так.
«Я стою за спиной… я дую тебе в затылок…»
В затылок не дули, но волосы как будто зашевелились. Нинка быстро провела по волосам.
Глупости! Здесь никого нет. И окна закрыты. И двери. Неоткуда дуть. Если только отдушина?
«Смерть идет…»
Отдушины не было. Ровная стена. И эта стена как будто покачнулась. Сам цвет дернулся и пошел волнами.
Нинка подняла руку, и на мгновение ей показалось, что рука растворилась в белом.
«Придет серенький волчок…»
Окно. Точно. Оттуда. Тинтин развлекается. Мстит, комикс недорисованный. Это он зря. Это она его тогда в печке сожжет.
Нинка подкралась к окну. Вряд ли Тинтина пустили в изолятор. На улице он.
За окном было крыльцо. За крыльцом дорожка. Деревья, деревья. И где-то там прятался клуб.
Действительность запульсировала, резко приблизилась, бросила Нинку на стекло, потом назад и ударила об пол.
Сердце колотилось в горле, дышать было тяжело. Она втягивала воздух, а он не проходил, рождая страшные хрипы. Словно не она. Словно не с ней.
Поймала себя на том, что сидит и покачивается. Белая стена ближе-дальше. Подоконник опасно приближается к макушке.
Посмотрела на свои руки.
«Не ложися на краю…»
Нинка медленно повернула голову. Кровать. Она тут была одна. Узкий пенал палаты и по центру у стены кровать. Ножки прикручены к полу.
Надо бежать!
Нинка резко вздернула себя на ноги, руками уперлась о подоконник. Окно было закрыто. Она водила пальцами по гладким рамам, ища ручку. Они были даже не сняты. Они тут вообще не были запланированы.
«Тили-тили-тили-бом… Кто-то ходит за окном…»
На дорожку вышел человек. Черное длинное пальто или плащ. Лето – конечно, плащ. И шляпа. Черная шляпа с большими полями. Человек поднял голову. Черные глаза. Улыбка, показывающая зеленые зубы.