Дети войны
Шрифт:
Наверное, я всю жизнь буду думать о войне, вспоминать каждый ее день и час.
Я был рожден для войны, рожден вернуть нам свободу. Мы победили, и мое время кончилось.
Бета прикасается к моей ладони, заглядывает в глаза, встревоженно и пристально, пытается различить мысли. Я говорю ей:
– Я думал, меня убьют на войне.
– Ты хотел умереть? – Голос Беты звучит тихо. Она смотрит на меня так, словно я ранен.
Я качаю головой. Волосы падают на глаза, закрывают от меня солнце.
– Нет. Но я
Бета крепче сжимает мою руку. Ее голос почти не дрожит, ее глаза почти сухие.
Не плачь, не плачь, я не стою слез.
– Хорошо, что тебя не убили, – говорит она. – Мы бы…
Она запинается, ее ресницы вздрагивают часто-часто, и я успеваю уловить несказанные слова. «Мы бы не справились без тебя».
– Нам было бы трудно без тебя, – произносит она тихо, но твердо.
Как все мои предвестники, моя Бета бесстрашна. Никакие препятствия ее не остановят, никакие враги.
Я улыбаюсь, вытягиваюсь среди шепчущей травы, кладу голову на колени Бете. Она отводит пряди волос, упавшие мне на лицо, – в ее прикосновениях сквозит эхо холодной пустоты, тень отчаяния. Должно быть, она представила, что мой свет погас в разгар битвы, мои предвестники остались одни.
– Главное победа, – говорю я ей. – Мы победили.
Она кивает. Касания ее пальцев становятся спокойнее, сердце бьется тише. Она такая сильная.
Все мои предвестники сильные и яркие – каждый крылатый воин и каждый простой стрелок – и предателей больше нет среди них, нет в нашем мире.
За что меня судили? За то, что я плохо учил Лаэнара, и он предал свой народ? За то, что я потерял Лаэнара еще до начала войны? Или за то, что я не убил его после победы?
Я закрываю глаза, снова и снова пытаюсь вспомнить суд, – и засыпаю.
***
Паруса затмили небо, морской прибой качал корабли, буря грохотала, тучи клубились над головой. Я знал – еще мгновение, и враги ринутся в воздух, их серые крылья и душащая сила будут повсюду. Я столько раз стоял здесь, столько раз смотрел на паруса, надеялся, верил, что смогу защитить наш берег.
Но сегодня я знал – и это знание гремело громче бури – все они умерли, все уничтожены, я сжег их дотла. Ни один из них не ступит на мою землю, ни одна звезда не погаснет от их выстрелов. Я победил, передо мной лишь память, моя судьба свершилась, я исполнил все, что хотел.
***
Сон исчезает внезапно, выбрасывает меня в теплый осенний день. Триумф все еще переполняет сердце, оно грохочет как буря.
Я сажусь, смотрю на Бету, – она поспешно вытирает глаза, берет меня за руку. Бета плакала, пока я спал, мне больно видеть ее слезы.
Я не могу сдержаться и отдаю ей шквал, пришедший ко мне из сна. В нем вся моя уверенность, вся сила, все мои звезды, каждое сражение, каждый удар, каждый боевой клич.
Слушая эту бурю, Бета сияет, и я понимаю, какой она была в битве.
– Мы последние дети войны, – говорю я. – Война – наш единственный путь. Все меняется, но мы не сможем жить по-другому.
– Мой путь остался прежним. – В глазах Беты отражение солнца, победа и сила. – И я иду с тобой.
6.
Это была наша третья ночь вместе. И в этот раз, как и прежде, пробуждение показалось мне частью сна.
Наше дыхание смешалось, я не могла различить, где начинается мой вдох, чьи удары сердца я слышу. Воздух вокруг нас был жарким, как летний полдень, лишь издалека доносилась прохлада, словно явь пыталась проникнуть в сон.
– Просыпайся. – Голос коснулся моих губ, оставил горячий след. – Нам пора.
Я послушалась. И, чтобы вернуть мыслям ясность, вынырнуть из снов, сказала себе: это на самом деле, мы далеко от города, в пути, Мельтиар со мной, я люблю его.
Эти слова вспыхнули так ярко, что я задохнулась и открыла глаза.
Мир на миг потемнел – Мельтиар наклонился, поцеловал меня снова, а потом поднялся, отошел. Я сделала глубокий вдох. Воздух теперь стал обычным, – холодным, ночным, – и я вспомнила вчерашний день. Вспомнила, где мы.
Мы пришли сюда на закате. Холмы, покрытые вереском и ковылем остались позади, и перед нами лежала равнина поросшая высокой травой. Ее голос был сладким и говорил о весне, – трава была совсем юной, хоть и доставала мне до пояса. Стоило коснуться стеблей, и на ладонях оставался свежий сок, в вечернем свете он казался золотистым, как вино. Я не удержалась, слизнула капли. Вкус был странным, незнакомым и диким.
Я не заметила, как мы вышли на дорогу. Трава уже поглотила ее, за несколько дней разрушила путь, по которому враги ездили веками. Лишь кое-где остались нетронутые участки, верстовые столбы и дорожные камни.
И домик врагов. Он притаился возле исчезнувшей дороги, бесцветный и словно ненастоящий. Наверное, и до войны в нем жили лишь изредка, – внутри он был таким же тусклым, как снаружи, жильцы не оставили в нем следов. Простой стол без скатерти, оловянные тарелки как в казарме, ни занавесок, ни коврика у двери. Но во дворе был колодец, а на полке над очагом, – корзина с орехами.
Мы остались на ночь в этом доме.
Я мотнула головой, выпутываясь из воспоминаний и мыслей, и взглянула на Мельтиара. Он уже оделся, застегивал рубашку, глядя в окно.