Дети Времени всемогущего
Шрифт:
– Отбросить степняков от брода, оставить в Скадарии припасов и две сотни конных лучников, после чего двигаться к Южной. – Авл больше не улыбался. – Если дождутся, значит, Время к ним милостиво.
– Вряд ли успеете, – каркнул комендант и ушёл. Просто ушёл, устало загребая ногами, и Тит вспомнил, что Приск командовал Южной. Стены там были ниже, а гарнизон меньше, но конница первой выручила Скадарию, и благородный Спентад понимал почему.
– Приск служил в Южной. – А ведь Нумма упоминал, точно упоминал, сколько комендантских лет забрала крепость, на перестройку которой так и не нашлось средств! – Долго служил… Я хотел спросить о Меданте.
– Ваш коняга передал, что хотел, и умчался. Сказал, что ночью погуляет у скератов.
– Он не вернулся?
– Нет.
Вот тебе и ответ, что за шум был ночью у лохмачей. Это «гулял» Медант, так гулял, что Артайту стало не до штурма. Целый день передышки… Не будь его, Приск вряд ли успел бы пожалеть о Южной.
– Может, он ещё найдётся. Коняги, они живучие.
– Да, конечно… Мезий, позаботься о наших спасителях. Мне нужно доложить коменданту.
Ничего ему не нужно, только постоять на странно пустой стене и отдышаться. Медант не вернётся, а гарнизон Южной умрёт, потому что в крепости не нашлось столичной цацы, за которую прокуратор «отвечает» перед друзьями-сенаторами. Гарнизон Южной умрёт, чтобы в империи было спокойно, а империя так и не узнает. То есть узнают родичи, у кого они есть, узнает начальство, а остальные будут жить, как жили. Разве что в харчевнях станут больше болтать про глупых степных варваров. Или, наоборот, про страшных, но всё равно побеждённых великим Октавианом и ещё более великим Агриппой, ведь правящий император всегда велик…
Тит наклонился, поднял обломанное перо. От стрелы. Перья, несущие смерть, перья, которыми сподобившиеся грамоте пишут… Гусю всё равно, зачем его ощипали. Захотелось немедленно пройти в опустевшую комнатушку, разорвать ставшее глупым и напыщенным письмо и вместо него написать императору… Не доклад, не оду и не сатиру, а два слова. Два грубых слова из арсенала неотёсанного коменданта захолустной крепости.
– Небец ушастый, чего сюда забрался?
– Думаю…
– Вот и я думаю. Конец Южной, а мы б день продержались, а может, и все два. Дурак прокуратор.
– Не дурак. Политик.
– Значит, сволочь. Ладно, пойдём, люди ждут. И вот что. Не надо при них о Южной, они не виноваты, что живы. И ты не виноват.
– Приказ коменданта. – Ни слова о Южной. Здесь и сейчас ни слова, но не завтра и не в Сенате.
Тит не думал, что сумеет улыбнуться, но сумел. Сумеет и больше. «Должен – значит можешь», а он должен. Приску, Сервию, Меданту, парням из Южной, трибуну Авлу, даже Нумме с его померанцами, даже болвану Аппию. И только императору и Сенату Тит Спентад-младший отныне не должен ничего. Ни-че-го.
Рыжий вечер
Часть первая
Стурнийская империя
1256 год Счастливой Эры
Небо было иссиня-лиловым, а на западе рыжим-рыжим, как цветки календулы, и по нему, низко наклонив рогатые головы, мчались свинцовые быки с мощными загривками. Их кусали за ноги юркие гончие, над ними кружили совы, и все – и псы, и быки, и птицы – были облаками, летящими сквозь закат, а он догорал. Догорает всё – день, лето, молодость, человек, империя, звезда… Даже само Время когда-нибудь да сгорит.
– Время тоже когда-нибудь сдохнет, – сказал фавн и с хрустом раскусил рыжее – тоже рыжее – яблоко. – Да и шут с ним! Не жалко.
– Не жалко, – согласился Марк Карменал и подкинул в огонь пару шишек.
Костёр горел, и небо горело. Оно казалось таким огромным, не то что огонёк на краю чернеющего поля, только костерок будет жить и в ночи.
– Уплываешь? – Козлоногий зевнул и погладил свирель. – Нет бы налить, а то я весь язык отболтал с твоими титанами. Ну, жили, ну, не живут больше, тебе-то что?
– Любопытно, – соврал Марк и потянулся за плащом. Его ждала девушка. Странная девушка, которой не место в придорожной харчевне, но Агапе отыскалась именно там. Юная золотоволосая богиня, дочь радушного толстяка и жадной стервы. Богиня и фавн – не многовато ли для полного кур, сплетен и пыли местечка?
– Ты только при козулечке своей не сплохуй, – хмыкнул козлоног. – Девчонки, они такие, злятся, когда на луну таращатся, а не на них. Или давай я за тебя схожу, небось не напутаю…
– Нужен ты ей!
– А ты? – Фавн поскрёб за ухом. – Ходят тут… Зарятся на цветочки.
Человек отмахнулся и растворился в темноте. Козлоногий знал много и ещё больше выдумывал, но других готовых говорить о павших царствах Марк не нашёл, сколько ни искал. Люди не помнили, кентавры злились, и немудрено – то, о чём стыдно и страшно вспоминать, забывают. Изо всех сил. Вырубая рощи и виноградники, придумывая новые имена, срывая до основания храмы и башни… Странно, что люди с конягами не попытались засыпать Стурн, разве что поняли, что убивать озёра и горы дано лишь Времени. Убивать, размывать, уносить, что угодно…
Время не создаёт, не порождает, а рушит. Люди, что б ни плели жрецы, такие же дети Неба, как сгинувшие титаны и вымирающие полускоты. Бесплодное, полное зависти божество лишь натравило смертных на вечных, только это не повод возносить ему хвалы! Марк и не возносил, как не кланялся натыканным по всему Стурну императорским истуканам и не давал взяток императорским чиновникам; впрочем, давать было нечего – певец был бедней ящерицы. Обычно это его не заботило, но сейчас Марк не отказался бы от пары монет: купить Агапе опаловый – именно опаловый – убор. Колдовской камень как нельзя лучше подходил светлоглазой волшебнице, вчера потеснившей в душе Марка прежний мир и нынешние дороги. И ведь видел лишь дважды, а говорил и того меньше!