Детки в клетке (сборник)
Шрифт:
Все это не могло не угнетать каждого, но Бобби угнетало до крайности.
— Почему люди такие злые? — однажды спросил он меня. Мы жили в летнем домике в Нью-Хемпшире, шел конец августа, почти все наши пожитки уже были собраны в тюки и коробки. Хижина имела тот грустный, заброшенный вид, который всегда появлялся перед тем, как мы разъезжались. Для меня это означало возвращение в Нью-Йорк, для Бобби — Вако, штат Техас, будь он неладен… Лето он провел за чтением книг по социологии и геологии — как вам такой салатик? — и говорил, что хочет провести там парочку экспериментов. Он произнес это самым обыденным тоном, как бы случайно, но я заметил,
— Почему они такие злые? — переспросил я. — Хочешь, чтобы я ответил?
— Есть кое-кто и получше, — откликнулся Бобби. — И к тому же все происходит слишком быстро.
— Все происходит как всегда, — сказал я. — Думаю, люди поступают так потому, что от природы созданы злыми. Если хочешь винить кого-то, вини Господа Бога.
— Фигня. Я в это не верю. Даже вся эта история с двойными икс-хромосомами в конце концов оказалась фигней. И не говори мне про экономические трудности и конфликт между имущими и неимущими, потому что это тоже ничего не объясняет.
— Первородный грех, — сказал я. — Меня это устраивает. Это легко представить, и ты можешь плясать от этого.
— Что ж, — кивнул Бобби, — возможно, действительно первородный грех. Но каков его механизм, старший брат? Ты никогда не задавал себе этот вопрос?
— Механизм? Какой механизм? Что-то я не улавливаю.
— Думаю, это вода, — задумчиво произнес Бобби.
— Что?
— Вода. Что-то существует в воде. — Он посмотрел на меня, помолчал и добавил: — Или чего-то в ней не хватает.
На следующий день Бобби уехал в Вако. Я больше не видел его до той поры, когда он появился на пороге моей арендованной квартиры в майке наизнанку и с двумя стеклянными ящиками в руках. Это произошло три года спустя.
— Привет, Хови, — воскликнул он, небрежно хлопнув меня по спине, словно мы не виделись каких-то три дня.
— Бобби! — завопил я, раскинул руки и заключил его в медвежьи объятия. Острые косточки уперлись мне в грудь, и я услышал его недовольное ворчание.
— Я тоже рад тебя видеть, — буркнул Бобби, — но лучше полегче. Растревожишь аборигенов.
Я торопливо отшатнулся. Бобби опустил на пол большой бумажный мешок, который держал в руке, и расстегнул дорожную сумку, переброшенную через плечо. Из нее он осторожно извлек два стеклянных ящика. В одном был пчелиный рой, в другом — осиное гнездо. Пчелы, судя по их виду, уже успокоились и занялись своими пчелиными делами, но осы были явно недовольны всем происходящим.
— Хорошо, Бобби, — сказал я и улыбнулся. Я не мог не улыбаться. — Что ты придумал на этот раз?
Из кармана той же сумки он извлек майонезную баночку, до середины наполненную прозрачной жидкостью.
— Видишь?
— Да. Либо вода, либо самогон.
— И то, и другое, если поверишь. Я добыл ее из артезианской скважины в Ла-Плате, это маленький городок в сорока милях к востоку от Вако; это концентрат из пяти галлонов. Сам получил. Я сделал там настоящий перегонный аппарат, Хови, но сомневаюсь, что власти меня когда-нибудь за это арестуют. — Улыбка его стала еще шире. — Это всего лишь вода, и одновременно — самый жуткий самогон, который когда-либо видело человечество.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь.
— Разумеется.
— Что?
— Если эта идиотская человеческая раса сможет продержаться ближайшие шесть месяцев, значит, она продержится вечно.
Он приподнял майонезную банку, и один увеличенный через стекло глаз Бобби уставился на меня с величайшей торжественностью.
— Это серьезная вещь, — сказал он. — Лекарство от самой страшной болезни, которой страдает Homo Sapiens.
— Рак?
— Нет, — покачал головой Бобби. — Война. Пьяные драки. Желание стрелять. Вся эта гадость. Где у тебя ванная, Хови? У меня коренной зуб шатается.
Когда он вернулся, он не только привел в порядок майку, но и причесался, не изменив своему излюбленному методу. Я знал, что Бобби просто сует голову под кран, после чего растопыренными пальцами зачесывает их назад.
Оглядев стеклянные ящики, он заявил, что и пчелы, и осы в норме.
— Только имей в виду, Хови, что к осиному гнезду обычное понимание «нормы» даже близко нельзя отнести. Осы — общественные насекомые, как пчелы и муравьи, но в отличие от пчел, которые почти всегда благоразумны, и от муравьев, у которых иногда бывают шизоидные приступы, осы всегда ведут себя как настоящие психопаты. Точно как старый добрый Homo Sapiens. — Он усмехнулся и снял крышку с ящика, в котором были пчелы.
— Знаешь что, Бобби, — с улыбкой заметил я, но улыбка получилась слишком широкой. — Давай ты лучше положишь крышку на место и просто расскажешь мне, в чем дело, а? Оставь демонстрацию на потом. Видишь ли, моя хозяйка — просто душка, но у нее есть босс, тупой бык, который курит сигары «Оди пероде» и на тридцать фунтов крупнее меня. Она…
— Тебе понравится, — сказал Бобби, словно я не произнес ни звука, привычка, знакомая мне не меньше, чем его Десятипальцевый Метод Укладки Волос. Брата нельзя было упрекнуть в невежливости; он просто временами полностью погружался в свое. Да и мог ли я его остановить? Нет, черт побери! Я был так рад, что он вернулся. Хочу сказать, кажется, я уже тогда понял, что происходит что-то глубоко неправильное, но и пяти минут пребывания в обществе Бобби мне хватало, чтобы он меня полностью загипнотизировал. Он был Люси с футбольным мячом, предлагающей в последний раз сыграть в собачку, а я — Чарли Брауном, бросающимся за ним через все поле.
— На самом деле тебе, вероятно, уже приходилось такое видеть, — продолжал Бобби. — Время от времени и в журналах печатают подобные фотографии, и по телевизору показывают, в передачах о природе. Тут нет ничего особенного, но выглядит очень эффектно, потому что у людей совершенно иррациональная предубежденность по отношению к пчелам.
И что самое странное, он был прав — я действительно видел такое раньше.
Он опустил руку в ящик между ульем и стеклянной стенкой. Не прошло и пятнадцати секунд, как его рука оказалась в шевелящейся желто-черной перчатке. И мгновенно в памяти всплыло давнее воспоминание. Я сижу перед телевизором в пижаме, прижимаю к груди моего паддингтонского медвежонка, до времени ложиться в постель как минимум полчаса (а до рождения Бобби — несколько лет), и со смесью ужаса, отвращения и изумления наблюдаю, как некий пчеловод позволяет пчелам полностью покрыть его лицо. Сначала они образуют нечто напоминающее колпак палача, а потом он сдвигает их, создавая нелепую живую бороду.