Детская книга
Шрифт:
— Я на самом деле не собиралась в монастырь. Не намерена была всю жизнь провести среди вязания, сплетен… мелочной ревности. Жаль, что я — не ты.
— Мне не жаль. Мне нравится с тобой разговаривать.
И снова молчание — этот разговор оборвался, как и другие.
Театральное общество Марло возродило некогда успешную постановку «Доктора Фауста» Кристофера Марло, и Джулиан пригласил Гризельду. Большинство зрителей составляли гостившие в Кембридже немецкие студенты, готовые увидеть в сюжете то, что увидел в нем Гете. Были каникулы, поэтому от студенток не требовали строго, чтобы они выходили только в сопровождении дуэньи: более того — некоторые роли в пьесе играли женщины; правда, надо сказать, что эти роли были эпизодические и без слов. Студентам Кингз-колледжа не пришлось переодеваться в женское платье, чтобы выступить в роли королевы или соблазнительницы.
112
«Так вот краса, что в путь суда подвигла / И Трои башни гордые сожгла! / Елена! Дай бессмертье поцелуем!» ( Кр. Марло.Трагическая история доктора Фауста. Перевод Е. Бируковой).
Гризельда спросила, нельзя ли достать еще один билет. В Кембридже сейчас гостит один ее знакомый — собственно, Джулиан его знает, это Вольфганг Штерн из Мюнхена. Штерны приехали в Англию, чтобы кое-что поменять в куклах и марионетках «Тома-под-землей», который должен был снова пойти осенью. Джулиан достал билет, и Вольфганг, несколько напоминающий Мефистофеля острой черной бородкой и угловатыми бровями, пришел на спектакль. Места были в середине, в нескольких рядах от сцены. Позади них немцы комментировали по-немецки, думая, что их не понимают. Вольфганг обернулся и велел им замолчать. Те засмеялись и послушались. Гризельда безмятежно сидела меж Джулианом и Вольфгангом. За ними расположились какие-то очередные Дарвины, Джейн Харрисон и ее очаровательная студентка Хоуп Мирлис. Харрисон, должно быть, пришла посмотреть на игру Корнфорда, с которым ежедневно переписывалась и гоняла по Кембриджу на велосипеде. После спектакля была вечеринка — в доме Дарвинов на Силвер-стрит, но наших трех героев не пригласили. Джулиан повел своих спутников в ресторан у моста Магдалины. Ресторан был французский, с веселенькой обстановкой и скатертями в клеточку.
Вольфганг Штерн довольно агрессивно сказал, что голоса у актеров, по его мнению, хорошие, но никто из этих англичан не умеет двигаться. Они стояли, клонясь, как тающие свечи. Они жестикулировали вежливо,хотя требовалось нечто абсолютно иное. Гризельда сказала, что он несправедлив. Мефистофель двигался совершенно по-змеиному. Это потому что он француз, ответил Вольфганг. Англичанам следовало бы… ограничиться?.. tableaux vivants. Charades. [113] У Вольфганга был ужасно сердитый вид.
113
Живыми картинами. Шарадами (фр.).
Гризельда, чтобы его умилостивить, сказала, что хотела задать ему вопрос по работе, которую сейчас пишет — о разнице между двумя гриммовскими версиями «Золушки»: собственно «Золушке» и «Пестрой шкурке». Гризельда сказала, что ей ужасно нравится слово Allerleirauh: [114] разнообразные, грубые меха. Золушку преследовала злая мачеха, а Пестрая шкурка умно отделалась от кровосмесительных посягательств отца и от кухарки, которая швырялась в нее башмаками. И еще Гризельду почему-то трогало то, что Пестрая шкурка, спрятав свои платья — золотое, серебряное и звездное — под плащом из шкур, стала пушистым созданием, животным, существом среднего рода, не объектом желания.
114
Разные виды меха (нем.);также название сказки братьев Гримм.
— Пока она сама того хотела, — заметил Вольфганг. — А потом засияла, как солнце и луна…
— Англичане и французы подсластили «Золушку»…
Джулиан ощутил электрический ток. Искры, разряды проскакивали между этими двумя. Их руки лежали слишком близко друг к другу. Гризельда смотрела на немца слишком пристально либо вообще не смотрела.
«И что же это значит?» — спросил себя Джулиан и не мог найти ответа.
Они с Вольфгангом проводили Гризельду обратно в колледж, где ее, взрослую женщину, запирали в нелепо ранний час. Она стояла на ступеньках, улыбаясь обоим.
— Какой прекрасный вышел день, — сказала она. И добавила: — Цивилизованный.
Джулиан знал, что в ее устах это одна из высших похвал.
Он пригласил новоявленного соперника в паб и взял ему бренди. Немец был колюч — человек, вырванный из привычного окружения, в котором ему легко и просто. Джулиан говорил о разном — о театрах, Гете, Марло — и на третьем стакане бренди сказал:
— Давайте выпьем за Гризельду. Die sch"oneГризельду.
— Die sch"oneГризельду. Вы не говорите по-немецки.
— Не говорю, только учусь. Мне для работы нужно читать по-немецки.
— Она как статуя в сказке. Или марионетка. Ничего не чувствует.
— Не думаю, — осторожно возразил Джулиан. Он не знал, хочет ли поделиться своим открытием с этим робко-язвительным юношей, который, кажется, не смог дойти до того же самостоятельно.
— Какой смысл приезжать сюда и видаться с ней, — продолжал Вольфганг. — Она улыбается и ничего не замечает. Очаровательная английская леди. Такая принцесса. Каждый волосок ее прически — под контролем. Ничто никогда ее не волновало. Может быть, ничто, никто не может ее взволновать. Простите. Это все бренди.
Воцарилось долгое молчание. Вольфганг добавил:
— Извините. Может быть, вы… вы сами…
— О нет. Ничего такого.
Снова молчание. Черт возьми, надо поступить по-честному. Кроме того, это добавит сюжету интереса.
— Я заметил… — произнес Джулиан и замолчал, подыскивая слова.
— Вы заметили, что я… несчастен.
— Нет-нет, собственно говоря, я не о том. Я заметил ее.Как она смотрит на вас.
— Смотрит?
— Я никогда не видел, чтобы она хоть на кого-нибудь так смотрела.
— Смотрела?
— Я вас умоляю. Она вами интересуется. И больше никем. Вот что я заметил.
— О.
Вольфганг овладел собой и улыбнулся. Улыбка вышла несколько демонической, горестной — просто у него была такая форма лица. Он сказал:
— Я идиот. Значит, все еще хуже. Понимаете… она — сказочная принцесса. У нее в банке лежат горы золота, слитков, и она должна выйти замуж за такого же человека или найти осла, который срет золотом. Извините. А я делаю кукол. Гоняю по сцене игрушечных человечков.
— Но ведь вас можно назвать художником.
— Назвать-то можно, но никто не услышит. В меня будут бросать сапогами и выгонят вон.
— Не понимаю, почему вы так легко сдаетесь, — сказал Джулиан. И добавил, с подлинным ядом в голосе: — Мне кажется, это не совсем честно по отношению к ней…
— Напротив, — сказал Вольфганг. — Именно это и честно.
В сентябре 1910 года Второй, или Рабочий, интернационал устроил съезд в Копенгагене. Иоахим Зюскинд и Карл Уэллвуд поехали туда вместе и участвовали в антивоенных заседаниях. Социализм был международным движением, он пересекал границы, он был братством мужчин и женщин. Зюскинд поддерживал связь с «Gruppe Tat» [115] Эриха Мюзама и Иоганна Нола — типично мюнхенской смесью писателей, рабочих и революционеров. Леон Штерн страстно увлекался всем этим. Как и Генрих Манн, Карл Вольфскель и Эрнст Фрик. В Копенгагене обсуждали, нельзя ли объявить всеобщую, международную забастовку, акт протеста для предотвращения войны. Резолюцию предложили британец Кейр Харди, который только что вернулся в английский парламент в еще более сильном большинстве, и француз Эдуар Вайян. Они порекомендовали «союзным партиям и организациям трудящихся обдумать желательность и возможность общей забастовки, особенно в отраслях, производящих материалы для военной промышленности, в качестве одного из методов предотвращения войны, а следующему конгрессу принять решение по конкретным действиям».
115
Группа «Действие» (нем.).