Детский дом и его обитатели
Шрифт:
…Я смотрела на него, не отрываясь. Наверное, так смотрят заклинатели змей.
Прошло ещё несколько секунд, а мне показалось – вечность. Зрачки его глаз то суживались, то расширялись – как у разъярённого кота. Ноздри свирепо раздувались. Но уже было ясно – ответного удара не последует. Поединок состоялся. Молчит, не уходит. О чём-то напряженно думает. Молчу и я – искоса поглядываю на его лицо. Потом он очень тихо и как-то нерешительно задумчиво произносит:
– Задень тебя, так в милицию побежишь…
– Хо.
– А что? Не побежишь
– А с каких это пор ты милиции стал бояться? Слово даю – не побегу. Только знай – схлопочешь ещё раз.
– Драться что ли будешь? По-настоящему?
– Ага. Ногами. И больше по голове.
– Шустрячка…
Смеётся.
– Так я пошла. Меня воспитанники ждут.
– Стой! – хватает меня за рукав.
И снова напряженное молчание – глаза в глаза. Что-то мучительно соображает… Но вот лицо его стало светлее – видно, спасительный вариант придумал.
– Ладно, иди. Жалко тебя просто. Дети-то свои есть?
– А как же. Двое, – с готовностью отвечаю я.
– Тогда живи, – благодушно разрешает он.
– Просто огромное мерси. Доброта из тебя так и прёт…
– А то.
Мы уже мирно беседуем. Разглядываю его не без любопытства. Нельзя не отметить приятную метаморфозу – что-то человечное, добродушное даже появилось в его угрюмых чертах…
Да и глаза как-то умненько уже смотрят… Разглядывает и он меня.
– А ты, и, правда, молодая. Симпатичная вроде…
– Тогда привет. Я к детям… Конфликт исчерпан.
Влетаю в столовую и бодрым голосом верещу, вне себя от первобытной радости вновь обретённой жизни:
– Каша не заледенела? Все поужинали?
К тарелкам никто и не притронулся…
Вслед за мной, как-то боком протискивается Голиченков, саживается на заповедный диван и намертво влипает в него под перекрёстными взглядами моих малявок. Надо ли живописать, до чего они были поражены?! В вестибюле появляется Оля Тонких – вид её до чрезвычайности воинственный. Похоже, кто-то из моих успел-таки слетать за ней – могли выйти через запасной вход или вылезли в окно. А может, через кухню – там тоже есть дверь для выноса бачков с отходами и загрузки продуктов. Я стараюсь делать вид, что не замечаю её боевого задора, и что вообще ничего не случилось. Они остаются одни – бывшие и Голиченков, намертво вмонтированный в диван. Дверь в столовую закрыта. После уборки – столов и под столами, мы отправляемся наверх, а бывшие устремляются к раздаточному окну Остатки сегодня особенно обильны.
Отбой. Укладываю детишек спать. Вроде всё хорошо, никто не носится, умылись без гвалта, чинно разошлись по спальням. Но у меня на душе почему-то всё ещё тревожно… Откуда этот внутренний не уют? Вспоминаю отмеченную боковым зрением окаменевшую фигуру на диване и понимаю: была во всём случившемся какая-то непонятная пока подлость.
Но почему? Что же здесь подлого? – сопротивляется моя самолюбивая половинка. – Он мужчина в расцвете сил, здоровенной какой… Я же – хрупкая, даже субтильная женщина. И рядом с ним – просто пигмей. И вёл себя – как хам. А хаму дать по физии – святое дело. И вот тут до меня дошло: не хам, а в маске хама! Хам не будет страдать из-за моральной травмы. Если хама даже
Я вспомнила его мгновенное выражение лица – там, на крыльце. Таких глаз не бывает у негодяев и хамов! И вспомнила ещё, что такие же глаза бывали и у Бельчикова, и у моих разнахальтных девах-лохмашек… Ранимые, не души, не имеющие никаких средств самообороны, буквально с пелёнок в осаде – какими они могли ещё стать? Отсюда и маска хама (которая, конечно, со временем, может и прирасти к лицу), и чрезмерная похвальба ухарскими поступками, хулиганскими выходками… Отсюда и злость, желание мстить. И мстят чаще всего тем, кто вообще в их бедах не виновен. Уж во всяком случае – меньше всех… Бравада сошла, и я, внутренне растерянная ещё больше, чем сам Голиченков, отправилась в отрядную.
Я уже понимала, почему мгновенная радость моих воспитанников вскоре сменилась таким же чувством растерянности – ведь после этого инцидента я как бы автоматически переходила в разряд «сильных мира сего», встала на одну доску с «основными» – бывшими. Их «уважали», в смысле – боялись, но не любили. А как теперь относиться ко мне?
.. Около одиннадцати, когда уже последние «совы» разбрелись по спальням, я села на диван на стратегическом посту – как раз на перепутье между этажами, помогая находить дорогу «случайно заблудившимся». Вдруг на этаж влетает перепуганная ночная.
– Милицию что ли вызвать? – напряженным шёпотом говорит она мне.
– А что такое?
– Там этот… Лохматый… Какой-то дикий весь… Как бы детдом не поджёг…
– Ой, ну что вы! – смеюсь я, а самой ещё страшнее, да признаваться нельзя.
– Зачем милицию?
Это вслед за ночной на этаж врывается Оля Тонких.
– И ты всё ещё здесь? – в ужасе говорю я.
– Не волнуйтесь, Ольга Николаевна. И ты, Норка, тоже не мандражируй. Всё хоккей.
Смотрит решительно – хоть сейчас в бой!
– Ладненько. Попроси его, чтобы сюда поднялся, – говорю Оле. – Скажи, что я зову.
– Счас, я вмиг, – радостно говорит она и тут же исчезает.
Не успела собраться с мыслями, как появился он. Недоверчивый взгляд исподлобья, весь как-то ощетинился – чего надо, воспиталка?
– Звали?
– Звала. Присядь, пожалуйста.
Неловко примостился на краю дивана. Молчит. Из спален выглядывают любопытные – продолжение сериала?
– А ну, пошли брысь!
Двери мгновенно захлопываются. Снова молчит, ждёт, когда я сама начну говорить. И я говорю:
– Ты прости меня, Боря… Приятного мало, сама понимаю… Но у меня не было другого выхода!
– Да ладно… – уныло бормочет он, сосредоточенно расковыривая диванный валик.
– Я была неправа. Так ты не сердишься на меня? – Я сам вроде виноват…
Щедро проливаю бальзам на его уязвленное самолюбие и сама чувствую невероятное облегчение.
– Ну что, мир?
– Да ладно… Смят.
Не знает, что и отвечать, как себя держать. Думал, что зову прослушать нотацию.
– Ну, я пошёл. До свидания.