Детский дом и его обитатели
Шрифт:
– А как же твоя воспитательница? Не обидится на тебя?
– Да она просто млеет от счастья, что от меня избавилась, – сказал он, смеясь.
Возможно, так оно и было. Однако факт свершился – и это было моей второй роковой ошибкой. Валя, вторая воспитательница нашего отряда, появления которой мы с таким нетерпением ждали, так и не появилась. Как-то в то в середине сентября она мне позвонила на первый этаж (там стоял телефон для детей), и спросила в лоб:
– Чего вы добиваетесь? Славы? Денег? Ничего этого здесь не будет. Получите только за все свои старания головную боль.
На мой вопрос: «Когда же вас ждать?», – она ответила так же прямолинейно:
– Мы не сработаемся.
Возможно, она была права. Во всяком случае, её ответ меня не очень огорчил. Я уже знала от коллег, что у неё «свои методы»: приручение любимчиков из самых рукастых и дальнейшее
Своим любимчикам она позволяла всё: даже курить в её присутствии, и конечно, ходить в город без спроса, безнаказанно обирать малышей, когда им приносили гостинцы, отлынивать от работы, посылая вместо себя шестерок.
Но за эти «либеральные свободы» они должны были способствовать укреплению её авторитета (наша Валя лучше всех!) и укрощению непослушных, особенно из новеньких. В подвале было особое помещение без окон, где и проводились «воспитательные мероприятия». Пару-тройку раз спустившись в подвал, где велось дознание, самые непокорные делались шелковыми…
Валя, кстати, оказалась весьма неглупой женщиной и, разумно рассудив, что с такой «лучше не связываться», заблаговременно подыскала себе более спокойное место – интернат для инвалидов по зрению. О новшествах в первом отряде она была информирована – старшие (её «основные») с ней всё ещё были в контакте. Трое уже вышли из детдома, а двое как раз и были те самые Лиля и Кира, с которыми я так неожиданно встретилась в первый день. Они тоже ходили к ней домой, возвращаясь с сомнамбулическими лицами, заговорщицки говорили:
– Вот скоро придёт Валя….
Но Валя всё не приходила, и младшие уже не обращали на эти угрожающие сообщения никакого внимания. В отряде им теперь было вполне безопасно – обижать «малышню» я запретила под страхом изгнания из отряда. А поскольку мы были самыми старшими, то изгнание автоматически означало перевод во второй отряд, где теперь были вакансии. Находиться же в отряде, где все дети на три-четыре года младше тебя, а воспитатель – «Лидуха», она же – Матрона, желающих, ясное дело, не было. Ну и – «прямая демократия», в муках рождавшаяся в нашем отряде, привлекала их всё же больше. Эпоху «демократического насилия» уже без страха поминали недобрым словом, а сами «сатрапы»– «самодержицы» Вали их уже не сильно пугали, у них теперь была законная защита – в моём лице. Официально я работала на полторы ставки – шесть дней в неделю, с трёх до двадцати одного. За это полагался оклад 150 рублей. Однако по-прежнему приходилось являться в детдом на подъём, хотя и не каждый день, а два-три раза в неделю, «случайно» заглядывать, и, конечно, сидеть здесь если уже не за полночь, то часов до десяти – всегда. У меня была заветная мечта – устроить нашу жизнь так, чтобы дети научились находить органически правильное решение без всякого давления извне. Чтобы не я, воспитатель, а их собственная совесть диктовала им, как надо поступать. Без понуканий и морализаторства. Конечно, это была очень дальняя мечта. Такие навыки в один день или даже месяц детям не привьёшь, пока желания поскромнее:
– научить элементарной аккуратности,
– приучить находиться всегда в чистом помещении,
– носить только чистое бельё,
– есть из чистой посуды и уметь пользоваться приборами,
– и ещё десять пр. и др.
На это тоже понадобится немало времени. Воспитательский труд даёт всходы не сразу. Это не редиска. Так что пока у нас одна серьёзная победа – «Огонёк» и его последствия. В этом смысле дела наши пока неуклонно шли в гору, и меня прямо-таки распирало от гордости и самолюбования. Ну и я! Ай да и умельца! Просто на себя готова была молиться в ту счастливую осень. Помню, был даже случай, когда я в автобусе какому-то пассажиру вдруг стала рассказывать про этот «Огонёк»… Вот до чего дело доходило.
А дети, и, правда, стремились в наш отряд – разве это не показатель? И, конечно же, я в то время охотно все эти блестящие успехи приписывала лично себе и своим невероятным талантам. Вот такой я замечательный педагог, думала я (иногда и вслух), просто самородок! И незаметно, что-то неуловимо отвратительное появлялось в моей манере общения «со всем прочим миром». Что мне до них? Есть я и мои воспитанники. А прочее нас не касается. И это «прочее» уже готовилось к мести – за мое легкомысленное пренебрежение к нему… Прошло ещё два месяца – и коллеги относились ко мне уже откровенно враждебно, а потом и вовсе невзлюбили. И было за что – надо признаться…
Это я очень хорошо поняла, когда как-то
Золотое правило: требования в детском коллективе должны быть едины для всех. Позитивная солидарность педагогов – это краеугольный камень педагогической политики. А то ведь как у меня получалось: я – хорошая (потому что добрая, никого не наказываю), они (другие) – плохие (потому что требуют и наказывают). Но предположим на минуточку, что все воспитатели и учителя работали бы по такой же методике – акции мои, конечно же, резко бы упали.
Была и ещё одна причина усиливающейся нелюбви ко мне в стане воспитателей: поневоле (но где-то и сознательно) став правофланговым, я задавала немыслимый для большинства сотрудников детского дома темп работы. (Этакая стахановка с неумеренным энтузиазмом и необузданным гражданским темпераментом!) А время надвигалось такое, что оба эти качества уже начинались восприниматься в нашем обществе почти как пороки. Людмила Семеновна, и без того грешившая склонностью к «соковыжиманию» из сотрудников, теперь на все их жалобы отвечала:
– Как это – не получается? Какая вам помощь нужна? А вот посмотрите на Ольгу Николаевну…
И пошло-поехало! Да, ехидства её не занимать. Так выговаривала она педагогам, не стесняясь даже присутствия детей. Но при этом «вежливо» закрывала глаза на то, что сердечница-воспитательница пенсионного возраста, и без того измочаленная бесконечными неоплаченными сверхурочными, не сможет вымыть шесть спален подряд, а, ползая на четвереньках и, отскабливая паркет на отрядном объекте, тут же свалится с давлением на первом же метре… Я же всё это делала легко и быстро.
Во-первых, я была молода и здорова. Во-вторых, у меня был прекрасный тренинг работы с тройными перегрузками – я была студенткой третьего курса труднейшего факультета, когда: родилась уже вторая дочь, ушел муж и «просел» диплом.
И абсолютно без всякой помощи, с ситуацией справилась.
Я работала на трёх работах. Спала по три-четыре часа в сутки, «питалась» буквально с помощью фотосинтеза, а первые сапоги и пальто купила только на пятый год работы. Но у моих детей было всё, что обычно бывает у детей в «хороших семьях», где есть любящие и хорошо зарабатывающие родители – папа и мама. Так что детдомовская страда меня не очень в ту пору утомляла. К тому же, эта работа приносила огромное, ни с чем не сравнимое моральное удовлетворение. Позиция же Людмилы Семеновны тоже была ясна: ей было выгодно прикрывать недочёты в работе детского дома «нерадивостью» воспитателей. Часто к нам захаживали комиссии с проверками по очередному сигналу – и ничего, результат проверки всегда был одинаков: «Изложенные в жалобе факты не подтвердились». Конечно, наказывали потом именно жалобщика. А Людмила Семеновна, как понесшая «моральный ущерб», ещё и путёвочку в Сочи среди года получала и ещё какой-нибудь презент такого же ранга. Но эти размышления стали посещать меня много позже. А в ту счастливую пору я старалась вообще ничего не замечать за пределами моего отряда. Каждая минута трудового дня была наполнена заботой о питомцах. И это было большой ошибкой – не замечать. Того, на что надо было бы открыть глаза пошире при первом же тревожном симптоме, хотя бы из соображений личной безопасности. Когда же началась открытая конфронтация, а это случилось как-то вдруг и без предварительного объявления войны, я в полной мере ощутила всю меру своей глупости – так резко «выпадать из ряда» было крайне неумно. Мои коллеги, ещё вчера (хоть и не бросавшиеся мне на шею с поцелуями, однако) вполне дружелюбные и симпатичные, теперь не просто игнорировали меня, даже не здороваясь при встрече в коридоре, но и откровенно демонстрировали лояльность верхнему эшелону власти во всех вопросах внутренней политики.