Детский сад
Шрифт:
В относительной тишине Милена попыталась сосредоточиться и посылать четкие мыслительные импульсы.
«Я разозлила одну женщину, — сообщала она без слов. — Эта женщина — крупный специалист по голограммам. Она пыталась выжечь мне глаза. Поэтому я ношу эти зеркала. И теперь — куда бы я ни шла — стоит мне очутиться одной, как она тут же начинает насылать на меня всякие мерзкие образины».
Одновременно с этим Милена отдалялась от остановки, увлекая за собой Эла, чтобы он мог четче вглядеться в ее мысли.
«Я раскрываю тебе это потому, что ты
Эл явно взволновался и остановил Милену, тронув за рукав. Тогда она показала ему все без утайки: и бычью тушу у себя в гостиной, и мушиный рой, и вспышки света на сетчатке, и увиденное только что.
— Теперь ты мне веришь? Что ты думаешь обо всем этом? — спросила она вслух для того, чтобы и он ответил ей словами.
Какое-то время Эл стоял, невольно открыв рот, после чего произнес, тщательно подбирая слова:
— Мне кажется… что ты сама это все выдумываешь.
Милена понимала, что это значит. Хотя чего же еще ожидать? Ей и самой все это кажется бредом.
— Что ж. Прекрасно, — тускло сказала она и зашагала обратно к остановке, глядя себе под ноги. Воняющие тухлятиной туфли щерились сейчас на нее рыбьими мордами. Толстые губы при этом были в алой помаде, а глаза с искусственными ресницами кокетливо подведены косметикой.
«Вот! Видишь, вот?! — Она метнула импульс мысли Нюхачу, рывком разворачиваясь, чтобы показать ему туфли. — Мои туфли! Она сейчас изобразила на них рыбьи хари! Ты видел, а? Вот буквально сию секунду, на свету! Это все правда, правда!»
Тот лишь скорбно на нее смотрел. Нет, ничего он не видел. С саднящей болью разочарования Милена повернулась и побрела в толпу. Народ пришел в движение: стал слышен звук мотора. Все потянулись на береговой откос за своей поклажей. Милена стояла в очереди; Эл подошел и остановился рядом с ней.
«Ты, конечно же, толком ничего не можешь сказать? — горько спросила она его. — Ты сканируешь лишь мои воспоминания, которые могут тебе казаться безумными или не безумными. И сказать можешь лишь то, что я все это себе представляю. Тогда скажи мне, — внятно подумала Милена, — что произошло с тобой, с твоим даром?»
Эл с растерянной улыбкой развел руками: дескать, в такой толпе ничего не разобрать.
— И давно ты выращиваешь кориандр? — вслух спросила она.
Подъехало речное такси — плоская округлая посудина с малюсеньким движком.
— Швартовки не будет! Швартовки нет! — выкрикивал с палубы мальчуган-помощник. — Просим всех к борту добираться вброд!
Народ, закатав штаны (у кого они были), ринулся в глинистую, кишащую шистосомами воду. Нюхач Эл, осторожно оглядевшись, сквозь зубы нроцедил:
— Меня преследуют.
Милена не расслышала, что он сказал, и, рискнув вынуть из уха один тампон, наклонила к нему голову.
— С той поры как началось все это пение,они теперь отслеживают всех, кто имеет хоть какое-то отношение к суррогатным вирусам, — рассказывал Эл, стараясь как можно меньше шевелить губами и не смотреть в сторону Милены. — За нами теперь шпионят соглядатаи. Мне теперь, чтобы как-то укрыться, надо все время находиться среди людей. Как ты в свое время пряталась от меня.
— Мне нужна твоя помощь, — сказала Милена.
Он устало закрыл глаза.
— Они хотят меня стереть, — выговорил он. — Они всех сейчас стирают.
— Ну пожалуйста!
Эл лишь покачал головой. В глазах у него стоял плохо скрытый страх.
— Я сейчас даже головы поднять не могу.
Милена, прикрыв глаза, кивнула и слегка стиснула Элу локоть: «Я все понимаю». Рука у нее при этом дрожала. «Вид у меня сейчас просто безумный, — подумала она, пытаясь мимоходом пригладить себе волосы. — Я сегодня даже забыла причесаться».
Эл по-прежнему смотрел на нее глазами, полными жалостливого сочувствия. «Неужели у меня и впрямь такой скверный вид?» — невольно подумала Милена. Стянув свои смердящие новые туфли, она вместе со всеми побрела к лодке.
Ступать по илистому дну было не столько трудно, сколько противно. Иммунная система выслала целую армию мышат, которые сновали по ее ногам. Вода по консистенции напоминала разогретый суп, а дно — кашу, сквозь которую торчали скользкие коренья и ветки. Кое-как прополоскав туфли, Милена, а следом и Эл по веревочной лестнице взобрались на борт посудины. Такси было явно перегружено, все стояли спина к спине, живот к животу. Милена оказалась стиснута между двумя потными спинами, упираясь в одну из них лицом. Не было слышно даже разговоров. Такси отвалило от берега, увозя потную, пахнущую болотной грязью ораву — в том числе и нескольких «зайцев», зависших за бортом на веревочной лестнице.
ТАКСИ С ПЫХТЕНЬЕМ проходило шлюзы. Ворота были открыты, обнажая сухую серую древесину стен. Деревянные балясины ссохлись настолько, что между ними появились зазоры. Болото и Яма находились теперь на одном уровне.
Наконец показалась коралловая набережная. Высокая лестница отбрасывала прохладную, благословенную тень. Попавшие под ее сень пассажиры поднимались по ступеням нарочито не спеша, шаг за шагом, всеми порами вбирая прохладу.
— Хочешь, поехали дальше вместе. Я заплачу, — предложила Милена, пока они стояли в очереди на высадку. Она собиралась нанять лодку, но одной ехать не хотелось: тогда пришлось бы остаться наедине с Троун.
Эл в ответ покачал головой.
— Фермеры не ездят вместе с членами Партии, — сказал он. Да, это безусловно привлекло бы внимание, а то и вызвало бы вопросы. Эл демонстративно втянул голову в плечи: мол, мне сейчас надо держаться тише воды ниже травы.
Милена понимающе кивнула. На пристани она нашла свободную лодку и, зайдя в нее, оглянулась на ступени лестницы. Эл уже успел смешаться с толпой таких же, как он, фермеров. Однако, когда лодочник выгребал на середину обмелевшей реки, она его все же заметила: вон он, на берегу, стоит и провожает ее взглядом — тяжелым и тревожным.