Детский сад
Шрифт:
— Антарктику? Вы хотите сказать, на Южный полюс? — Милена даже онемела от таких слов. — Но… но… зачем?
— А затем, — с ехидной елейностью сказал отец, — что там мы зарабатываем свои деньги.
Милена поймала себя на том, что невольно не то улыбается, не то скалится — от тихой ярости и от абсурдности происходящего.
— Но что делать в Антарктике Ролфе?
— Повкалывать для разнообразия, — отвечал отец. — У нас не так, как у вас, людей. У нас во всем равенство. Женщина у нас вкалывает наравне с мужчиной, а если нет, то мы ее под зад коленом,
— Пожалуй, ничего более дикого мне еще слышать не приходилось, — произнесла Милена.
— Ты зяблик, — пожал в ответ плечами отец. — Мозг у тебя инфицирован. В нем полно микробов. Нам мозг не инфицирует никто. Никто не указывает нам, что делать. Так-то. И вы называете нас — как это? — «ассоциированными с разумом особями».Лично же я считаю, что мы — последние из оставшихся подлинных людей. Ну да ладно: коли уж нас не считают за разумных, то нам хотя бы не приходится соблюдать ваши безумные законы. Нам не нужно закачивать себе в мозги всю эту заразу, и доживаем мы до приличного возраста; и делаем то, что, черт возьми, считаем нужным, причем, черт возьми, тогда, когдасчитаем нужным. И знаешь что, Суслик? Ведь вы, люди, считаете это ох каким полезным. Очень даже полезным: что есть еще люди, не подпавшие под этот ваш экспериментик по промывке мозгов.
Милена ощутила льдистое дыхание правды.
Отец отстегнул от себя лоскуток бумаги-распечатки и изучающе поглядел на цифры.
— Да, — сказал он, видимо слегка теряя нить разговора. — Мы говорим о чисто юридических дефинициях. Вон моя дочь заявляет: «Я хочу творить краси-ивую му-узыку» (в голосе явно сквозил сарказм). — Она ошивается среди Сусликов и сама желает стать Сусликом. И вот наконец она уже полностью подпадает под определение Суслика. Но это неизбежно скажется на нашем системном укладе. Так неужели ты считаешь, что мы ей это позволим?
— Нет, — выговорила Милена чуть слышно.
— Правильно, черт возьми, — подытожил отец и, закончив читать распечатку, скомкал ее и бросил себе на тарелку.
Ролфа по-прежнему жевала — медленно, тщательно, не отрывая взгляда от тарелки. «Ролфа, Ролфа! — мысленно взывала Милена. — Ну неужели тебе нечего сказать? Ролфа, ведь я не могу их остановить. Если ты допустишь, чтобы они так с тобой обошлись, я не смогу им воспрепятствовать!»
— Для нас Антарктика — своего рода школа жизни, — сказала Анджела. — Каждый из нас через это проходит. Может, встретит там кого-нибудь достойного. — В голосе чувствовался наигранный оптимизм. Отец снова занялся своим арифмометром, из которого с жужжанием поползла бумага.
«Ролфа, ты просто тюфячка! — Милена почувствовала себя преданной. И никак не удавалось проглотить кусок тюленины. «И что это я все жую? — словно очнулась Милена. — Зачем мне вся эта еда?» — Непрожеванный кусок она сплюнула на тарелку. «Вот вам мое отношение, понятно?»
— Могу подать омлет, — предложила Зои.
«И разговаривать мне с вами не о чем». Милена упрямо мотнула головой. Она стала демонстративно пить. Вино было кисловатым и терпким на вкус — в самый раз, под настроение! «Чтоб вам всем в аду замерзнуть. Чего я здесь рассиживаюсь?»
Милена, некрасиво булькнув горлом, допила вино и встала. Ролфа наконец пришла в движение, повернувшись в ее сторону.
«Сиди уж! Раньше надо было шевелиться», — подумала Милена. Она обвела взглядом сидящих за столом.
— Всем приятного аппетита, — сказала она и направилась к выходу. По ступенькам она уже сбегала. Подлетев к двери, рывком сбросила с себя шаль. Ворсинки ковра поблескивали кристалликами льда. К черту эту зиму. Толкнув перед собой парадную дверь, она оставила ее открытой. Теплым одеялом Милену окутал летний воздух. Заношенные перчатки с отрезанными пальцами она снять забыла.
Она зашагала прочь — с яростью, прогнавшей все мысли. Беспросветность трагедии нависала вокруг — такая необъятная, что, казалось, именно она исходит и от чугунной ограды, и от классических кенсингтонских фасадов, и от пальцами торчащих в небо труб; исходит от прохожих, осмотрительно уступающих ей дорогу на ставшем вдруг узким тротуаре. Милена, не останавливаясь, нарезала круги по незнакомым улицам.
Пока наконец снова не оказалась перед домом Ролфы, представшим в ночном сумраке эдакой синеватой глыбой. Что-то в Милене прорвалось наружу.
— Ролфа! — выкрикнула она пронзительно. — Ролфа, Ролфа! — Схватив подвернувшийся под руку булыжник, она кинула его в сторону дома.
— Я здесь, — неожиданно послышалось в ответ. — Ч-ш-ш!
В проеме открытого окна на верхнем этаже стал смутно виден силуэт. Ролфа одиноко сидела одна в темноте.
Обхватив себя руками за плечи, Милена стала дожидаться. От нетерпения, а также затем, чтобы разогнать кровь в занемевших от холода ступнях, она начала пристукивать ногами. Вот негромко щелкнул замок, и Ролфа появилась на пороге, что-то неся в руках: как оказалось, одеяло. На ней самой были все те же трусы и кроссовки.
Она приблизилась как-то боком, медленно, словно на поломанных катушках. И словно побаиваясь — Милену, всех. Дождавшись, когда она подойдет, Милена ее ударила.
— Ты им позволяешь! Всем позволяешь! Чтобы они все делали на свой лад, а у тебя самой прав никаких нет. И собираешься кайлить глыбы — боже, какой глупый, какой позорный конец!
Ролфа лишь покинуто смотрела на нее; слышалось, как в верхушках деревьев шелестит ветер.
— Ну чего ты стоишь? — В ответ снова тишина, прерываемая лишь аплодисментами листвы. — Делай жечто-нибудь! — Милена вскинула руки над головой, когтями растопырив пальцы.
Ролфа сжала ее в объятиях. Милена вдруг ощутила себя в кольце длинных, пушистых, теплых лап, прижатой лицом к животу Ролфы.
— Ч-ш-ш, малышка, — говорила та, — ч-ш-ш.
В уголках глаз у Милены полетели искорки. «Сейчас упаду в обморок», — подумала она. Как бы в шутку, чтобы за счет самой нелепости происходящего этого не случилось на самом деле. У нее подогнулись колени. «А ведь и в самом деле свалюсь», — мелькнуло в уме. Хотя настоящимлюдям не положено падать в обморок.