Детское время
Шрифт:
— Я вообще не думаю, что мой опыт, опыт экспериментального завода тебе хоть в чем-то поможет.
— Ну почему? Ты же на экспериментальном обучил уже не одну тысячу молодых рабочих!
— Ну обучил. Но ты не учитываешь того, что завод мой находится в Москве, а Москва — совершенно уникальный город.
— А еще есть совершенно уникальная Тула, совершенно уникальная Рязань…
— Все же дослушай. Москва — город совершенно уникальный уже тем, что в городе не может быть больше ста тысяч постоянного населения. И каждый школьник уже начиная со средней школы знает, что здесь он — население временное. В городе всего-то пять относительно больших заводов, на которых работает около тридцати тысяч человек. Точнее тридцать тысяч взрослых в городе вообще хоть где-то работает. И потребность в новых работниках во всем городе — годовая потребность — не превышает где-то пятисот человек. А школы тут заканчивают в год уже тысяч десять, и вот московские школьники на моем заводе в основном и обучаются.
— Ну и что? Чем они отличаются от школьников рязанских или тверских?
— Мотиваций. Те, кто проходит обучение у меня, или у Сашки, или у Ксюши — все они… ну, почти все где-то в глубине души надеются, что они смогут остаться в родном городе. Но при этом прекрасно знают, что останутся только лучшие — и учатся работе изо всех сил. И это при том, что реально на обучение на заводах тоже приходят только лучшие выпускники, ведь половина школьников, способных трезво оценивать свои силы, сразу после школы уезжает на профобучение в другие города. Сама прикинь: у меня в экспериментальных цехах обучается в год до пятисот человек, у Сашки примерно столько же. У Ксюши, причем если со всеми её ПТУ считать, около тысячи. Ну и человек триста идет в институты, но они уже сразу знают, что жить и работать им придется в других городах. То есть мы можем переварить — в смысле принять на профильное обучение — примерно четверть московских выпускников при том, что к нам старается попасть уже три четверти — и понятно, что даже на обучение мы отбираем лучших. То есть парней и девчат, которые уже доказали, что они учиться умеют, и которые учиться очень хотят.
— То есть ты считаешь, что твой опыт использовать смысла нет…
— Не считаю. Но использовать его нужно осмысленно, с учетом особенностей даже не каждой отрасли, а буквально каждого конкретного завода. Ты на эту тему с Сашкой поговори, он как раз такой «специфики» нахлебался, запуская новые автозаводы. И у него опыт поактуальнее моего: прямо сейчас он перетаскивает производство грузовичков своих мелких в Ярославль. И завод-то он уже перевез, теперь как раз решает проблемы с рабочими. Только ты подожди, пока он с этим закончит, а то кроме ругани ты от него сейчас ничего не услышишь.
— И почему это?
— У него же по плану — тобой составленному плану — увеличение производства до тридцати машин в сутки. Соответственно, и число рабочих у него на этом производстве больше чем удваивается, а новых рабочих он в основном из Саратовского ПТУ привез.
— И что?
— А там основной контингент — это молодежь из Гардарики…
Филадельфия была первым городом, выстроенном в Америке. И выстроена она была, как оказалось позднее, «не на своем месте». Просто когда кто-то глянул на «старую» карту, именно это название попалось на глаза первым — а город поднялся возле устья Саскуэханны, километрах в пятидесяти от «будущего» Балтимора и километрах в девяноста к юго-западу от «настоящей» Филадельфии. Но не переобзывать же уже выстроенный город из-за таких мелочей! Тем более что на берегу Делавэра уже построили еще один город, Делавэром и названный…
Ну а Филадельфия стала городом не только первым, но и самым большим — потому что именно здесь получилось «наладить взаимовыгодное сотрудничество» с местным населением. Не очень большим — вокруг всего Чесапикского залива народу проживало, по самым оптимистичным оценкам, от двух до трех тысяч человек — но даже это немногочисленное население и позволило выстроить именно город.
Вокруг будущей тогда еще Филадельфии известняка найти не вышло: то ли искали плохо, то ли — как утверждала Лида — его там отродясь не бывало, а без известняка цемент сделать практически невозможно. Строить же город деревянный… Собственно, первые три года будущий город и представлял собой скопище деревянных бараков, однако в понимании приплывших поселенцев городом такой поселок назвать было нельзя.
Местные же жили практически в каменном веке (при том, что и камня, годного для изготовления первобытных инструментов тоже поблизости не было), и жили они классическими «родоплеменными общинами». Немного странными общинами: летом все племя (от двух до трех сотен человек) собирались в большой поселок неподалеку от залива, а на зиму разбегались, и каждый род (то есть каждая семья, редко две вместе) «переезжал» в небольшое стойбище в лесу. Где мужчины занимались охотой (там было на кого охотиться в изобилии), а женщины готовили еду, обрабатывали шкуры, воспитывали детей — в общем, жили именно так, как писалось про эту эпоху в школьных учебниках истории. Разве что Лера говорила, что летом женщины еще и земледелием занимаются — но туземцы (по крайней мере в районе Залива) еще до земледелия не доросли.
Потому что им земледелие особо и не требовалось: как раз летом в реках они очень успешно ловили рыбу, а в самом заливе собирали устриц — которых там водилось неисчислимые количества. А устрица, как известно, это не только ценный мех…
Заодно выяснилась и мелкая «лингвистическая» деталь. Лера где-то откопала информацию (в исторической литературе откопала), что речка Саскуэханна получила свое название по имени местного племени. И это имя в переводе означало что-то вроде «люди, питающиеся устрицами». Но оказалось, что на местном языке это слово (с поправками на произношение) означало всего лишь «река», и у туземцев любая река поэтому называлась саскуэханной — что первое время приводило к путанице в разговорах. Однако туземцы устрицами питались, причем питались так, что летом ракушки составляли как бы не половину их рационов.
То есть они ели всё же не раковины, конечно, а то, что внутри этих раковин — ну а сами ракушки выбрасывали. Поколениями выбрасывали, и возле их «летних поселков» пустых раковин валялись горы. Конечно, ракушки смешать с глиной, чтобы потом в печке сделать из них цемент, нельзя — но можно сначала их пережечь на известь, погасить её и уже потом мешать с глиной. Правда цемент при таком способе получается… все равно получается на порядок дешевле, чем притащенный из-за океана. А дрова нарубить в целом и не очень-то сложно, когда на сотню с лишним километров вдоль реки до самых Аппалачей сплошной лес.
Странный, на первый взгляд, календарь жизни туземцев объяснялся просто. Зимой основой их рационов были индюшки, в изобилии водящиеся в местных лесах. Но не в таком изобилии, чтобы прокормить сотни человек на одной поляне — и, к тому же, к весне поголовье индюшек резко падало. А летом было просто не холодно и устриц из залива доставать — и пока туземцы потребляли морепродукты, новое поголовье индюшек (вылупившихся как раз в апреле) быстро набирало вес, так что к октябрю мясные запасы в лесу были готовы к новому сезону. Но когда в Филадельфии были построены первые катера для сбора устриц «на известь», картина резко поменялась…
Спустя всего три года большая часть туземцев переселилась в окрестности Филадельфии и занимались большей частью разделкой устриц. Все же снабженные специальными «сачками с граблями» катера ежедневно привозили на переработку до двадцати тонн моллюсков, а с «мясом» их в печи совать было просто глупо. Не потому что «мясо жалко», а потому что известь с горелым мясом получалась гораздо хуже, да и дров требовалось чуть ли не втрое больше. А так как устриц собирали и зимой (ведь в воду-то лезть уже не надо), их хватало чтобы прокормить народу в несколько раз больше, чем вообще туземцев рядом жило. К тому же «белые пришельцы» научили местных жарить устриц в масле (пока — подсолнечном, но ведь скоро и оливы плодоносить начнут), диета обильно «разбавлялась» картошкой, овощами — и теми же индейками, которых теперь выращивали на фермах (причем сами же местные в основном этим и занимались). Правда, снова повторился «эффект внезапного роста численности населения»: туземки детей рожали практически ежегодно, а вот массово умирать младенцы (да и матери) перестали — но «методы борьбы с ситуацией» были неплохо отработаны и реальной проблемой многочисленные детишки не стали.