Детство Чика
Шрифт:
И Чик ничего не мог поделать. Потное тело Бочо во время бега приобретало неостановимую толкающую мощь. Но Чик удерживался на ногах и, уже устав от многих споров, не свистел, не назначал штрафной.
Но обида в нем копилась и копилась. Он мрачнел и мрачнел, и ему было горько, что ни один игрок его команды хотя бы не возмутится вслух, что с Чиком играют грубо, не дают ему прорваться к воротам. Может, дело в том, что он сам был судьей и сам должен наказывать за грубую игру? Должен-то должен, но себя защищать трудно, особенно когда ты сам судья.
И
– Куда смотрит судья?!
Этого уже нельзя было исправить. Смеялись обе команды, смеялись зрители. Гектор мгновенно выбрал место потравянистей, ласточкой прыгнул на него и зашелся в хохоте, цапая зубами траву. Смеялась Ника, смеялась даже всегда преданная Сонька! И лишь один Бочо не смеялся, видимо, чувствуя, что на этот раз переборщил. Но Чик его не замечал.
Чик вскочил и побежал в глубь парка, куда час назад бежал Оник. Об Онике он сейчас не помнил. Добежав до самшитовой клумбы, где плотным зеленым кольцом росли корявые густокурчавые деревца, он решил войти в это укрытие, чтобы больше никогда не видеть людей. Он вошел в клумбу и увидел Оника. Оник лежал на траве и внимательно приглядывался к чему-то на земле.
– Что ты тут делаешь? – спросил Чик.
– Слежу за муравьями, – ответил Оник, не оборачиваясь на Чика, – сто раз интересней футбола.
Чик подошел к нему и заметил перед ним шевелившийся муравейник. Он лег рядом с Оником и стал следить за муравьями. И вдруг все, что было на футболе, отодвинулось куда-то далеко, как будто ничего и не было. Казалось, они следят за другой жизнью на другой планете. Из муравейника в муравейник деловито шныряли муравьи. Один из них тащил дохлую осу, долго, упорно, а главное, абсолютно уверенный, что дотащит.
Чику этот муравей показался похожим на его чегемского дедушку. Вот так и тот, бывало, с огромной вязанкой ореховых веток на плече – корм для козлят, целый зеленый холм – карабкается из котловины Сабида. Казалось, муравьи – это люди какой-то другой планеты, где все живут дружно, каждый делает свое дело и никто ни над кем не смеется.
– Пахан ушел? – как-то безразлично спросил Оник, не отрываясь от муравьев.
– Ушел, – сказал Чик и положил руку на плечо Оника. Он сказал об этом, как о случившемся давным-давно, в другой жизни.
Оник продолжал следить за муравьями.
– А где мой свисток? – спросил он, не отрываясь от муравейника.
– Там, – сказал Чик, тоже не отрываясь от муравейника. Подробней почему-то объяснять не хотелось.
– Там, – повторил Чик, и они надолго замолкли над муравейником.
Страшная месть Чика
Чик, уткнувшись лицом в горячую гальку, лежал на берегу моря. Хотя море было теплое и ласковое, он сильно промерз. Дело в том, что сегодня он доучивал Лёсика плавать. И это было нелегко.
Чик дней десять трудился, и наконец Лёсик поплыл. Не так уж далеко он проплыл, всего метров пять, но это не имело значения. Главное – поплыл, а еще главнее то, что он перестал бояться глубины. Он уже мог плавать в таком месте, где не доставал ногами дно. Конечно, Лёсик со своей неуклюжей рукой и хромающей ногой хорошо никогда не будет плавать. Он и ходит-то неважно, а бегать совсем не может.
Зато теперь он не будет, как маленький, барахтаться на мелководье, а отплывет от берега, пусть и недалеко. Главное – теперь он не боится глубины и не тонет от испуга. Этого Чик добивался в последние дни и наконец добился. И теперь он отдыхал в полузабытьи, прижимаясь промерзшим телом к горячей гальке. Когда учишь кого-нибудь плавать, сильно мерзнешь, потому что стоишь по пояс в воде и все время что-то показываешь и говоришь, вместо того чтобы окунуться в воду и самому поплыть. Но зато дело сделано: Лёсик плавает!
Сверху пекло солнце, снизу горячая галька, и Чик быстро согревался. Чик любил праздник летнего моря. И сейчас он слышал голоса и смех людей, что были в воде. В море люди говорили и смеялись совсем по-другому, чем в обычной жизни. Они говорили и смеялись так, как будто сидят за большим веселым столом.
– Соук-су, холодная вода! – кричал мальчишка, проходя по берегу с кувшинчиком, горлышко которого было перевязано марлей, и с кружкой в руке.
– Вареная кукуруза! – предлагали женщины и, похрустывая галькой, проходили мимо.
– Инжир! Свежий инжир! – взвизгивали другие продавцы, пронося в плетеных корзинах, прикрытых инжировыми листьями, свои сочные сладкие плоды.
Чик знал забавную привычку продавцов, проходящих со своим товаром по пляжу. Каждый раз, встречаясь друг с другом, они обидчиво поглядывали на соперника и спешили скорее отдалиться от него. И что было особенно смешно – продавец инжира, скажем, встретившись с продавцом инжира, нисколько не смущаясь, проходил по пространству пляжа, уже пройденному другим продавцом.
Казалось бы, чего туда идти, там только что прошел продавец инжира, и, если кто хотел купить инжир, он уж купил. Но что еще забавнее, и в самом деле вдруг находились новые покупатели, хотя за несколько минут до этого они не хотели покупать инжир. Чик еще ничего не знал о силе назойливости рекламы, но уже задумывался об ее успешных результатах.
Чик вспомнил, как он вчера обедал в доме Славика, мальчика из их класса. Он много раз бывал у Славика, но обедал впервые. Это была очень интеллигентная семья. Отец Славика был профессором, и мать его была какой-то научной шишкой, но до профессора, кажется, еще не дотягивала.