Детство Лермонтова
Шрифт:
— А это от папы, — спокойно объяснил Юрьев. — У него тоже бровей нет. Он шутит, что его брови моль покушала.
— А почему не «объела»? Моль насекомое вредное, она жрет или объедает. Уж слишком ты деликатен, ха-ха-ха!
— А вот я покажу тебе, какой я деликатный! — сказал, вскипая, старший Юрьев.
Но Миша Пожогин быстро ушел.
Юный Лермантов тотчас же оторвал листок из черновой тетради и нарисовал Пожогина, у которого изо рта выходили буквы, обведенные грушеобразной линией: «А где же твои брови?» Над безбровым Юрьевым кружил целый рой маленьких точек, изображавших собою моль, а изо рта свисала тоже грушеобразная линия, внутри которой стояло восклицание: «Ай-ай!
С братьями Юрьевыми Миша сдружился. Они учились ровно и добросовестно, и свободного времени у них никогда не было, потому что они или учили уроки, или читали, а больше всего любили танцевать. Арсеньева хотела было поискать учителя танцев, но мосье Капе сказал, что никому не уступит этой должности.
Уроки танцев давались почти ежедневно, что очень нравилось детям. В зале мальчики и Маруся становились парами, и Капе всем показывал, как надо танцевать. После того француз брал скрипку, и начиналось веселье. Вальсировали почти до упаду, пока не закружится голова; скакали в галоп, выучились мазурке, польке…
Капе объяснял фигуры кадрили, показывал па менуэта и, наконец, французские народные танцы. Иногда танцевали под фортепьяно. Аккомпанировала Пашенька, но часто сбивалась и темп не выдерживала. Лучше всех играла Полина Аркадьевна, но она приезжала всего раз в неделю. Посадили играть балалаечника, но Капе его не одобрил. Тогда вспомнили о старике скрипаче, который жил в деревне; он был дирижером домашнего оркестра в театре Михаила Васильевича. Оркестр распался после смерти хозяина, Арсеньева же не требовала музыкальных упражнений от своих мужиков. Теперь она вызвала старого скрипача и велела ему ходить в барский дом, когда понадобится.
Старик платил оброк деньгами: эти годы он ходил играть на селе в дни свадеб, крестин и на деревенских вечеринках, за что ему давали кто сколько мог; деньги почти все он отдавал помещице, а сам кормился на семейных торжествах.
Узнав, что его опять призывают на службу в барский дом, он пропил все свои деньги, всю ночь валялся под плетнем у кабака и причитал, что кончилась его вольная жизнь. Однако в назначенное время явился в барский дом чисто вымытый и игрой своей заслужил общее одобрение.
Старик радовался, что ему разрешили, как прежде, играть на всех семейных торжествах в деревне; Арсеньева же, глядя на танцующих мальчиков, была довольна, что затеплилась новая, молодая жизнь в Тарханах.
Когда Миша проходил через комнату мосье Капе, то его внимание привлекла скрипка гувернера. Он попросил показать, как надо с ней обращаться. С первого же урока Капе был удивлен понятливостью Миши и его музыкальностью, но сказал, что учить его без детской скрипки не может. Тотчас же была выписана детская скрипка из Москвы, и Миша охотно в свободное время учился этому искусству. Все удивлялись, как он преуспевал: смычок его извлекал из инструмента звуки чистые и глубокие, и вскоре скрипка стала петь в его руках. Видя, что учение пошло на лад, Капе просил выписать ноты, что опять-таки было исполнено, и учитель с учеником стали играть дуэты, причем вскоре голос первой скрипки перешел к ученику, а учитель добросовестно ему вторил.
Из Москвы привезли вместе с нотами закупленные там книги — альманах, учебники по литературе и по математике, а также псалтырь. Арсеньева была рада иметь псалтырь, переведенный на русский язык. Она надеялась, что благодаря этому переводу она поймет те места, которые ей не удавалось точно перевести с церковнославянского. Куплено было два экземпляра: один для нее, другой для Миши.
Вечером, перед сном, она торжественно вручила эту книгу внуку, наказывая читать ее, читать и читать. Он поблагодарил бабушку и прочел заголовок: «Книга хвалений, или Псалтырь на российском языке. Иждивением Российского библейского общества Московского отделения. Первое издание. Москва. В синодальной типографии. 1822 г.» Он раскрыл книгу и прочитал несколько страниц, а бабушка сидела на диване, рассматривая свои покупки. Миша стал пробовать на книге перо, сделал несколько рисунков и расписался по-французски: «M. Lermantoff», потом по-русски: «М. Лермантов», затем по-немецки. Подписал год: «1824 г.» Писать больше было нечего, он накрутил замысловатый росчерк и расписался еще раз, потом стал рисовать. Бабушка потребовала книгу — посмотреть, как он расписался, но, увидев рисунки, рассердилась:
— На священной книге ты рисуешь не разбери что! Не то куль с мукой, не то кота бесхвостого… А это что? Птица, что ли? Шалости везде, шалости! Расписался хорошо, а тут, прости господи, не то баран, не то курица… Ступай-ка спать!
По утрам усердно занимались науками. С мосье Капе учились по учебнику: «Lecons de litt'erature et de morale par No^el et Chapsal». [25] Учебник был сухой и скучный — сборник высоконравственных отрывков творений разных авторов, — он утомлял своей высокопарностью.
25
«Уроки литературы и морали. Составили Ноэль и Шапсаль».
Миша просил читать ему французские романы, но доктор Ансельм считал, что надо сначала изучать классиков. Пригласили доктора Ансельма заниматься с учениками французской литературой.
Доктор Ансельм декламировал вслух трагедии выдающихся французских драматургов Корнеля и Расина, написанные торжественными, тяжеловесными стихами, где герои олицетворяли добро и зло, и злодеи, давая волю своим страстям, доходили до неистовства, до убийства невинных. Миша спрашивал, почему и во французской литературе не меньше ужасов, чем в немецкой. Однако трагедии, написанные стихами, ему нравились ритмической своей напевностью; он внимательно прислушивался к рифмам и звукам, чуждым русскому языку, к произносимым в нос «en», «an», «on», картавому «r» и с придыханием произносимому «h». Слушая стихи трагедий, он больше упивался гармонией стихов, нежели содержанием, и то вспоминал убаюкивающую езду в санях по гладкой дороге под ритмичный стук копыт, то монотонное, равномерное шуршание дождя в осенний вечер.
Миша интересовался стихами, и доктор Ансельм принес томик стихотворений поэта Ламартина. Мишель быстро запомнил многие стихи и декламировал их. Мосье Капе удивлялся, что ученик внимательно слушает часами и не оставляет, не дослушав до конца, отрывок или книгу.
Миша научился бегло читать по-французски. Он запоем читал творения Мольера, создателя французского национального комедийного театра. Его очаровали пьесы «Тартюф», «Дон-Жуан», «Мизантроп». Он их перечитывал так часто, что многие отрывки знал наизусть.
Еще занимательней было читать комедии Бомарше «Севильский цирюльник» и «Женитьба Фигаро». Учителя наслаждались разбором этих произведений, и Миша вместе с ними. Мосье Капе хвалил ученика и выписал ему «Робинзона», а доктор Ансельм достал у кого-то из соседей книгу популярного французского писателя Бернардена де Сен-Пьера «Поль и Виргиния» и несколько романов французского романтика Шатобриана. Словом, Миша прекрасно знал французскую литературу и сердился, что учителя больше ничего нового ему предложить не могут, ведь ему хотелось знать и немецкую литературу и английскую.