Детство Левы
Шрифт:
Было по-прежнему темно.
Через некоторое время на экране появился чрезвычайно спокойный диктор и сообщил, что к сожалению передача прервана по техническим причинам.
Появились мои любимые таблицы. Но я с раздражением выключил их к чёрту.
То, что я увидел, потрясло меня до глубины души. На моих глазах произошло чудовищное и вопиющее происшествие — актёры сорвали передачу!
Вечером я рассказал маме то, что видел по телевизору.
— Да, это они нарочно! — рассмеялась мама.
— А
— А может, тебе приснилось? — ласково спросила мама. — Такого быть не может. У них там, — она кивнула на телевизор, — всё знаешь, как налажено! Лучше, чем у нас с тобой.
…Не веря себе, я подошёл к телевизору и погладил экран. Мне было очень обидно. Но мама была несомненно права. Не бывает такого. Уж где-где, а на экране жизнь текла удивительно ровно. Абсолютно спокойно.
Ведь телевизор — это машина.
— Как фамилии-то актёров? — спросила мама с надеждой.
У меня защипало в горле. Ничего я не помнил. Ничего не мог доказать.
…Но тогда… тогда почему их выключили?
Ведь если бы их не выключили, я бы всё узнал до конца. Я бы понял, шутят они или говорят серьёзно. Но их выключили. И я уже не смогу ничего узнать. И даже объяснить ничего не смогу.
Вот так.
И только теперь я понял, что же меня так поразило в той прерванной передаче. Поразило то, что жизнь, оказывается можно остановить. По техническим причинам.
…Я продолжал много смотреть телевизор. Скоро программы стали записывать заранее. Никаких накладок больше не было.
И я так и не узнал: что это была за передача, какие артисты, понарошку или всерьёз они поругались и удалось ли им помириться.
А главное — я не узнал, кто был прав. Водятся или нет в реке Клязьме сомы.
Телевидение лишило меня этой возможности.
УПРЯМСТВО
…Однажды я здорово обиделся на маму и папу. Было это так.
Мама попросила сходить меня за хлебом.
— Не хочу, — сказал я честно. — Лучше вы кто-нибудь сходите.
— Интересно, — возмутилась мама, — а чай ты пить хочешь?
— Чай хочу, — спокойно ответил я.
В это утро я весь был какой-то тяжёлый: тяжёлые были руки и ноги, голова сама собой ложилась подбородком на стол и даже ресницы хлопали неохотно.
— Ну вот что, — сказала мама твёрдо. — Быстренько переобуйся и сбегай, мы тебя ждём.
Я тяжело вздохнул и тяжёлыми шагами отправился переобуваться.
Булочная была за углом, можно сказать, во дворе. Но сегодня — вернее, в тот день — этот путь представлялся мне необычайно длинным.
…Хлопая
Дворничиха чуть не облила меня из шланга, и я пробежал вперёд, в густую тень старого жёлтого дома на Большевистской улице, здесь у подъездов всегда пахло мышами, а на окнах торчали противные цветы в горшках — нежное утро не радовало меня, и я шёл и сочинял про себя историю, грустную и поучительную.
Вот приду я в булочную, возьму батон белого и полбуханки чёрного, а тут и окажется, что хлеб-то подорожал!
— Ещё две копейки, — скучно окажет толстая тётя с густо накрашенным лицом у кассы и нетерпеливо постучит ногтями по пластмассовому блюдечку для денег.
А денег-то у меня нет! Только две пятнашки. Буханки, понятное дело, я оставлю напротив тёти, на железном столике рядом с кассой, а тридцать копеек — в пластмассовом блюдце с выемкой, прибегу домой и крикну с порога:
— Сами идите доплачивайте за свой хлеб!
И расстроенный папа заспешит в булочную, сжимая в кулаке две копейки, а мама станет утешать меня, нальёт горячего чая и насыплет в чашку четыре полные ложки сахара.
Но денег оказалось достаточно. Тётя равнодушно бросила две копейки сдачи и я, сунув хлеб в рыжую рваную авоську, полетел назад, домой.
Я был рад, что всё кончилось хорошо и я победил упрямство и сосущую слабость в затылке и под коленками.
Но радость была преждевременной.
Мама встретила меня в прихожей, сунула в руку рубль и весело сказала:
— Знаешь, а у нас и сахара нет! — и вот тут что-то случилось.
— Не пойду, — упрямо сказал я и сел на табуретку, даже не успев толком ничего подумать.
Видеть опять тётю у кассы не хотелось.
— Что ты маячишь перед глазами, — скажет она раздражённо. — Сразу всё надо покупать, я вам тут не нанималась на счётах щёлкать…
Я так ясно услышал тётины слова, что почти сразу повторил их вслух:
— Я вам… не нанимался бегать туда-сюда, — сказал я глухо и отвернулся к стене.
— Что-что? — слабо спросила мама. И крикнула в кухню:
— Отец! Иди посмотри, что он вытворяет!
Она знала, что я боюсь, когда папа сердится. Это было с её стороны маленькое, но предательство.
— Всё равно не пойду! — закричал я и бросил авоську с хлебом на пыльную галошницу.
Мама начала медленно наливаться пунцовой краской. Она дёрнула меня за руку, втолкнула в ванную и крикнула:
— Давай умойся, остынь, а потом будем разговаривать!
И опять кто-то ошпарил меня внутри кипятком и я захлопнул дверь, шумно закрыл щеколду и громко сказал: