ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ
Шрифт:
— Печенка зажарена изумительно. Она явно свежая, нежная и сочная. Это бесспорно самый лакомый кусочек. Я бы считал себя обязанным ее кое-кому предложить, не будь за столом одного человека, который думает, что она отравлена!
И, язвительно посмеиваясь, он сожрал ее у меня на глазах.
15 августа мы открыли, что предстоят какие-то важные события.
Однажды после обеда, когда я водружал индейский «столб пыток» на маленьком, поросшем дерном пригорке, прибежал
— Дядя Жюль чего-то стряпает!
Я очень удивился и даже бросил свое дело, чтобы раскрыть тайну Жюля-повара.
Он стоял у плиты, наблюдая за толстыми золотисто-желтыми лепешками, которые потрескивали на сковородке, томясь в кипящем жиру. Тошнотворный смрад наполнял кухню, и я сразу же понял, что есть эти лепешки не стану.
— Дядя Жюль, что это?
— Вечером узнаешь.
И, взяв сковородку за ручку, он встряхнул ее; раздался легкий стук, словно перекатывались жареные каштаны.
— Мы их сегодня вечером будем есть? — спросил Поль.
— Нет, не будем, — смеясь, ответил дядя. — Ни сегодня вечером, ни потом.
— Так зачем ты их жаришь?
— Чтобы маленькие мальчики спрашивали. А теперь ступайте играть в сад, потому что если на вас брызнет кипящим маслом, то у вас всю жизнь лицо будет в дырочках, как шумовка. Ну-ка проваливайте!
В саду Поль сказал:
— А стряпать-то он не умеет.
— А по-моему, он и не стряпает. По-моему, тут какая-то тайна. Надо спросить папу.
Но папы не оказалось на месте. Они с супругой изволили отправиться на прогулку. Притом без нас, что я счел предательством. И вот нам пришлось ждать до вечера.
Все послеобеденное время я сочинял потрясающую «Предсмертную песню вождя команчей» (текст и музыку):
Прощайте, луга,
Ведь вражья стрела
Сломила руку возмездья!
Но в пытках чиста
Душа, как всегда,
Дивись ей, странник безвестный!
Коварный пауни,
Старайся, хитри -
Смешны мне жалкие трусы!
Я пытки твоей
Страшусь не сильней,
Чем жал комариных укусов!
В этой песне было семь или восемь куплетов.
Я поднялся на второй этаж, к себе в комнату и долго «репетировал» в полной тишине и одиночестве.
Затем я занялся татуировкой Поля и своей собственной. Наконец, с развевающимися на голове перьями и связанными за спиною руками, я величественно проследовал к «столбу пыток», к каковому меня крепко привязал Поль, хрипло выкрикивая непонятные слова. По замыслу, это были ругательства племени пауни. Затем он безжалостно сплясал вокруг меня победный танец, а я спел «Предсмертную песнь».
Я исполнил ее с таким искренним чувством и произвел такое сильное впечатление, заливаясь насмешливым хохотом при словах «смешны мне жалкие трусы», что мой палач благоразумно стал подальше, немного встревоженный.
Но особенно проникновенно звучала у меня последняя строфа:
Прощальный привет
Тебе, вешний цвет,
Вам, братья, — уздечка и конь мой достойный!
Утешьте вы мать,
Прошу ей сказать,
Что сын ее умер как воин!
Кончил я патетическим тремоло, которое так растрогало меня самого, что по моему лицу рекой хлынули слезы. Тогда я поник головой, закрыл глаза и умер.
Вдруг я услышал душераздирающие рыдания и увидел Поля, который улепетывал с воплем:
— Он умер! Он умер
Спасать меня пришел отец, и было совершенно ясно, что ему очень хочется добавить к моим воображаемым пыткам хоть одну всамделишную затрещину. И все же я гордился своим актерским успехом и задумал даже повторить спектакль после обеда, но, проходя через столовую, чтобы вымыть на кухне руки, я сделал восхитительное открытие.
Папа и дядя Жюль раздвинули обеденный стол во всю его длину и на этой необъятной площади, накрытой парусиной, аккуратно разложили рядами всякие диковины: во-первых, пустые патроны, причем каждый ряд имел свой цвет — красный, синий, желтый; во-вторых, холщовые мешочки величиной с ладонь, но тяжелые, как камни. На каждом была выведена большая черная цифра: 2, 4, 5, 7, 9, 10; в-третьих, маленькие весы с одной чашкой и привинченный к столу странный медный прибор с деревянной шишечкой на рукоятке; а посредине стола, на самом видном месте, было выставлено блюдо со стряпней дяди Жюля.
— Вот, — сказал он, — что я утром готовил: промасленные пыжи.
— А для чего они? — спросил Поль.
— Для патронов, — ответил отец.
— Ты будешь ходить на охоту? — спросил я.
— Ну да!
— С дядей Жюлем?
— Ну да!
— И у тебя есть ружье?
— Ну да!
— А где же оно?
— Скоро увидишь. А теперь ступай мыть руки, потому что суп уже подан.
Разговор за обедом под смоквой был захватывающе интересным.
Мой отец— учитель, выросший в городе и прикованный к школе, ни разу в жизни не убил ни зверя, ни птицы. А дядя Жюль ходил на охоту с детства, что и не утаил от нас.
Уже за супом зашла речь о будущей добыче.
— Как вы полагаете, что нам встретится на холмах? — обратился отец к дяде Жюлю.
— Я уже разведывал в селе, — ответил он.
— Вам вряд ли дали правильные сведения: здешние крестьяне приберегают дичь для себя.
Дядя лукаво улыбнулся:
— Конечно! Но я же не говорил им, что мы будем охотиться. Я просто спросил, какую дичь они могут нам продать.
— Вот это уж коварство, — заметил отец. Находчивость дяди меня восхитила, хоть я и подумал, что
эти приемы не в наших правилах.
— А что вам предложили продать?
— Сначала только маленьких птичек.
— Совсем маленьких? — изумилась мама, ей это было не по душе.
— Именно! Эти дикари убивают все, что летает.
— И бабочек? — спросил Поль.
— Нет, бабочки предоставляются маленьким мальчикам. Но они убивают даже малиновок!
— Почва-то бесплодная, — сказал отец. — Что они могут здесь сеять, когда нет воды? Они действительно очень бедны, охота дает им средства к жизни. Крупную птицу они продают, а мелкую едят сами.