Детство золотое
Шрифт:
– Ах, старуха, не до тебя… Дела по горло. Ужо сделаем всё. Повремени! – И никто ничего не делал. Не знала Агафья, кого ей просить о своих птенцах: хозяева были далеко, да и писать она не умела.
Вылупились цыплята у кур, у индюшек, у двух пав. Рада старуха. Милы её сердцу эти пискливые шарики. Всю жизнь, такую долгую, она жила для них.
Вот и теперь, что сделала из своей каморки? Всех туда отогреваться поочерёдно с матками носит, рублеными яйцами, творогом, хлебом кормит.
– Семён Петрович, надо бы творожку побольше, особливо пыркам (молодые индюшата). Пырки – птица нежная. Овса не любят. Надо бы творожку. Цыплята пропадать станут.
– Помилуй, старуха, да ты нас разоришь! Давно ли тебе мешок овса да ведро творогу дали? Этак не напасёшься на твоих птиц!
– Я вашего творогу, батюшка, и в рот не беру. А птицы много, корм им надо хороший…
– Отстань, отстань, старуха! Не до тебя.
Разгневанная, со слезами уходила бабушка Агафья в свою каморку. Навстречу ей под ноги бросались птенчики.
– Что же мне делать с вами? Ах, вы мои горемычные! Ах, желанные!
Старуха разваривала им овёс, но птички неохотно клевали его.
А весна продолжала стоять холодная и дождливая. Плохой корм да холода сказывались: цыплята стали пропадать один за другим.
Немного уже осталось индюшат: худые, несчастные, с вылезшими перьями. Едва покажется Агафья, так и бросаются к ней, около ног увиваются, жалобно пищат, всякий поймёт, что голодны, – есть просят.
Рассердилась совсем бабушка Агафья, пошла к управляющему и ещё издали ему кричит:
– Сердца в тебе нет, что ли, сударь? Птица с голоду околевает, а у вас толку не добьёшься, корму не выпросишь.
– Ведь я велел тебе, старуха овса дать.
– Не едят пыренятки овса.
Управляющий даже не взглянул на неё, сел на беговые дрожки и уехал.
– Изныло моё сердце… Просто не смотреть бы на всё… Брошу всё и уйду, – разговаривала сама с собой бабушка Агафья и плелась в свою каморку. Индюшата опять к ней под ноги, так и пищат.
Посмотрела она на них, постояла, подумала… Жаль голодных. Махнула рукой и полезла под печку, там в углу достала узелок, развернула: всё это у неё приготовлено к смерти: рубашка новая, платок на голову, коленкору пять аршин на саван и три рубля деньгами на похороны.
Старые люди в деревнях всегда так поступают.
Вот они – три рубля: один бумажный, два серебром, лежат в коробочке; деньги на прощанье дала графиня, а коробочку давно подарила маленькая графинюшка. Прибежала она тогда на птичий двор, тряхнула белокурыми кудрями и, подавая коробочку, сказала: «Возьми Агафья, себе для булавок. Смотри, тут курочки нарисованы, а это ты их кормишь».
Смотрит бабушка Агафья на коробочку. А слёзы одна за другой так и капают из старческих глаз.
– Хорошее, давно прошедшее время…
А голодные индюшата тут около неё вьются, жалобно пищат.
Достала старуха из дорогой коробочки денег, всё снова завязала в узелок. Спрятала, оделась потеплее и скоро, насколько позволяли её старые ноги, пошла в ближайшую деревню. Там она купила творогу, овсяной крупы и пошла обратно.
То-то были рады птенчики вкусной, здоровой пище, набросились с жадностью, друг друга отгоняли, только и слышно было, как стучали их клювы по полу.
Почти две недели прикармливала старуха своих милых птенцов на трудовые деньги.
Скоро наступила погода потеплее; те из птиц, что выжили, уже разгуливали по двору, щипали свежую траву, ловили мух: сами себе находили еду.
Как вырастила их Агафья, никто не знал: она отогревала их у своей груди. Часто ночи не спала, отдала последние гроши.
Птица вырастала красивая здоровая.
– Что смотришь? Небось, благодаришь? – разговаривала старуха с молодой индюшкой, когда та подбегала к ней горделивой поступью.
– Помнишь, небось, как с голоду пищала? Скажи бабке Агафье спасибо. Пожалела вас глупых… Ишь, теперь какая красивенькая! Много я из-за вас горя видела. Ну, да теперь ничего! Выходила вас, моих цыпушек, вырастила! – и бабушка Агафья улыбалась, счастливая и довольная.
Случилось то осенью… Управляющий велел позвать к себе старую Агафью. Пришла она в господскую горницу, видит: Семён Петрович письмо в руках держит.
– Ну, старуха, вот от господ наших письмо получил, недовольны очень, что у тебя нынче птицы мало. Приказывают тебя отставить и другую птичницу нанять.
– Отставить!! От птиц отставить!! – прошептала старуха, пошатнулась, ухватилась за дверь и невольно присела на близ стоявший стул.
– Воля ваша, сударь! – сказала она приподнимаясь. – Господь всё видит и всё знает! – И она, пошатываясь, побрела домой; всё кружилось перед её глазами. За что же такое горе, такая незаслуженная обида?
Люди не всегда добры, не всегда справедливы.
Бабушка Агафья вошла в свою каморку, присела к маленькому окну, припала головой на подоконник и залилась горькими, неудержимыми слезами.
В избе бабушки Агафьи поселилась новая птичница Марья, а старухе дали помещение далеко от господского дома в полуразвалившейся бане. Носили туда ей и дров, и хлеба.
Марья ухаживала за птицами только потому, что ей платили за это деньги, но ей решительно всё равно было, едят ли птицы здоровую пищу или плохую, хворают они или нет.
В душе грубой женщины не было ни любви, ни сострадания к животным, точно она не понимала, что все живые существа чувствуют так же, как она, и боль и голод. Случилось два раза, что она в дверях защемила лапки цыплятам, те запищали, а она отпихнула их и прошла. Даже не обернулась. Разве так поступила бы старая Агафья?