Девчонки на войне
Шрифт:
— Хвалю… хвалю… — поглаживая усы, сказал дядя и, расстегнув грудной карман, вынул и положил рядом на стол свой партбилет.
— Теперь в доме у нас двое партийных. Слышь, мать, — повернулся он к жене. — Очередь за тобой.
— И-и, — ответила та, — у меня вон она, партия. — Кивнула в сторону печи, с которой виднелись головы ребятишек. — Только в рот и носи.
…Как-то Женя зашла в завком по цеховым делам.
— Поедешь учиться, Тимофеева, — сказал секретарь. Он смотрел на нее таинственно и многозначительно. — На бюро решили: послать тебя. Получили, — он помахал
— Куда учиться?
Командир эскадрильи Евгения Тимофеева.
— На летчика. Будешь ты у нас первый летчик с фабрики — помнишь, как тот парень, что прилетал прошлым летом в город? И кожанку носить станешь.
— Подумаешь, тоже… Кожанку какую-то… — Женя растерялась от неожиданности, и у нее застыло сердце. Кто из девчонок втайне не мечтал в те дни о полетах как о чем-то необъяснимо необыкновенном?
— Так что ж, поедешь?
— А ты думал — откажусь?
Это было в 1931 году…
Мать всплеснула руками, когда Женя перед отъездом в Тамбовскую школу побывала в деревне.
— Куда еще? Работаешь ведь, что выдумала-то?!
А отец, задыхаясь и растирая грудь, говорил:
— Ай да Женька, ай да пузырь толстой! Молодец! Молчи, мать, подумай: летчиком Женька станет, а?
А старший племянник Жени решил все по-своему. К вечеру, когда Женя уже собралась уезжать, мать втащила его в избу за руки.
— Поглядите на него! Стоит у столба и копеечку просит! Стыдобушка на всю деревню, побирушка у Тимофеевых появился. Ты что удумал-то, горе мое великое?
— Копеечек соберу, Женька с нами останется, не поедет… — отворачиваясь от взглядов, шептал новоявленный побирушка. — Как без Женьки…
Сначала рассмеялась Женя. Потом, уразумев, в чем дело, закашлялся от смеха отец. Потом в избе смеялись уже все от мала до велика, а Женя, вытирая глаза, сказала:
— Ах ты, комарик… Я ведь учиться еду, не на заработки.
Иногда Жене казалось, будто бы и не она, замерзая в пальтишке на «рыбьем меху», заколов булавкой потертую юбчонку, залезала в кабину первого в своей жизни самолета.
«Что ты делаешь, телячьи твои глаза! — кричал ей инструктор Ян Кузин. — Это тебе не лопата!»
Будто и не она обморозила ноги в дырявых башмаках и голодала, ведь помощи из дому не было никакой, и тот же Ян принес ей однажды валенки. Вспоминала, как из семи девчонок осталась к концу выпуска только она одна, и инструктор, щелкнув ее пальцем по носу, сказал: «Я из тебя летчика сделаю, будешь летать, как бог в Одессе!»
Где Одесса и какие там боги летают, Женя не знала, но овладеть летным искусством старалась изо всех сил. Что скажут на фабрике, если она тоже не выдержит и вернется ни с чем? «Выдюжу, — упрямо убеждала она сама себя. — Уж я-то выдюжу…»
— Профессия летчика не терпит полулюбви, она требует всего человека, всех его знаний, мыслей. Не любя, нельзя стать летчиком настоящим, не отдаваясь этому делу полностью, без остатка, без искреннего желания. Такая уж это профессия… — так говорил ей Ян Кузин.
Потом Женя сама стала инструктором. Теперь она не смогла бы сказать, сколько прошло через ее школу курсантов первоначального обучения, пилотажа и «слепых» полетов. Вон и командир первой эскадрильи, что идет по курсу впереди, Надежда Федутенко — ее ученица, и многие летчики, которые летят рядом с ней, старательно выдерживая интервалы в строю, — тоже ее ученики.
…Эскадрильи подлетали все ближе к фронту. Вдалеке показалась синяя лента Кубани с подступающими к ней темными контурами не то облаков, не то клубящихся вершин гор. Ведомые прижались еще теснее, а самолеты Клавы Фомичевой и Вали Матюхиной, идущие слева и справа, казалось, вот-вот заденут консолями крыльев самолет Жени.
— Хорошо идут, а? — кивнула головой в сторону самолетов Валя.
Женя оглянулась и сделала «свирепое» лицо, помахала кулаком им обеим. Потом заулыбалась и тихо сказала:
— Со-обаки…
«Собаки» — любимое слово Жени. Она произносила его не зло, даже весело, как и другое, придуманное ею самой — «клюндя». Точного значения этого слова в ее устах никто не знал, но смысл для всех нас был ясен: эх ты, растяпа, размазня.
— Вот со-обаки… — повторила Женя, и в ее голосе звучали нежность и снисходительность любящей матери к рано повзрослевшим детям.
— Что за кордебалет был в воздухе после взлета? — выговаривала Женя сердито, прохаживаясь вдоль выстроенной эскадрильи. — Ты что болталась в стороне, будто тебе было боязно к строю подойти? — остановилась она рядом с Валей. — Уж не ожидала от тебя!
— Так ведь, комэск, собрались вовремя… — раздался чей-то голос из второго ряда строя.
— Разговорчики!
В строю замолчали. Валя смотрела в сторону, пряча глаза.
У Жени плохое настроение. За день эскадрилье удалось сделать только один вылет, да и тот для нее вышел неудачным: после взлета пришлось сесть с бомбами на аэродром. Командир ничего не сказал ей, только посмотрел осуждающе, когда узнал об этом после возвращения с боевого задания. За ней начнут садиться с бомбами и другие летчики, а это не каждому и не всегда может сойти благополучно. Но Жене так не хотелось бросать пару пятисоток в болото — место, специально предназначенное для сброса бомб при вынужденной посадке. Бомб и так не хватало.
— Жалко, — сказала тогда она Вале, когда стрелка указателя оборотов правого мотора медленно стала откатываться налево. — Вылет у нас с тобой пропал. Придется возвращаться на аэродром.
— Сделай побольше заход, я бомбы сброшу.
— Погоди… Я попробую сесть. С ними столько провозились, пока подвешивали, да и таких бомб мало.
— Давай попробуем, — неуверенно ответила Валя.
Легко сказать: «Попробуем…» Тонна бомб да полные баки горючего… При «жесткой» посадке, малейшем толчке бомба может сорваться с замка, и тогда от них останутся одни воспоминания. Но…