Девчонки на войне

Маркова Галина Ивановна

— Ой, — спохватилась Женя, — что ж ты так-то, налегке? Пойдем, унты тебе раздобуду, ноги отморозишь.

— Некогда, комэск. Это я тебя по старой памяти, а теперь ты кто?

— Тоже комэск, Алеша. В полку Расковой.

— Слыхал о полку. Трудновато приходится? — кивнул Алеша в сторону «пешки». — Машина-то — ого!

— Справляемся. — Женя погладила серый рукав шинели Алексея. — Может быть, встретимся в воздухе, так ты запомни: номер моего самолета — одиннадцать на шайбе хвоста.

— Запомнил, комэск. Ну, а теперь прощай.

Главное я тебе сказал. Вот ведь удача — наверно, раз в жизни и бывает такое.

— Спасибо, Алеша. Ты мне сегодня такой подарок сделал, никогда не забуду…

Женя заморгала глазами. И было непонятно: то ли это слезы, то ли запорошило снегом глаза от снежного вихря, поднятого заработавшими моторами.

Самолет взлетел и скрылся в просвете между тучами. Женя долго стояла на безлюдной полосе. Потом глубоко и облегченно вздохнула и пошла к штабу.

«Чарджоу? Где это? Надо посмотреть в штабе, там есть карта Союза. Значит, живы! Вовка вырос, наверно… А Надюша? Уже больше года я не видела их… Не забыли ли меня?! — вдруг заволновалась Женя. — Пошлю им фотографию, завтра же! И деньги надо перевести. Голодно, наверно, там им…»

Вечером в землянке Женя сидела в углу за дощатым столом, подперев щеку рукой, и была такая домашняя, тихая, вся ушедшая в свои далекие мысли. Вспомнила, как приносила бабушка на аэродром маленькую Надюшку и Женя, выбрав несколько свободных минут в перерыве между полетами, уходила за стартовую будку и там кормила дочку, чтобы не видели курсанты-летчики. Гудели над головой самолеты, теплый ветер трепал траву, дочка, устав от еды, засыпала.

Вспомнила, как повисли ребятишки у нее на шее в тот последний день, когда она уезжала в полк, на фронт. Как сын все карабкался, отталкивая сестру, по коленям Жени, пока не забрался на ее спину.

И «похоронку» вспомнила. Она получила ее весной сорок второго… «Ваш муж…» — начиналась она словами. А дальше были темнота, отчаяние, непоправимость… Она ушла в тот день за аэродром, далеко в поле, чтобы никто не видел ее слез…

В углу, у кучи сваленного летного обмундирования, шептались девчата, перекладывая свои вещевые мешки. В другом углу, на нарах, неразлучная четверка — Катя Федотова, Тоня Скобликова, Саша Егорова и Маша Кириллова читали помятую фронтовую газету.

Я наблюдала, как Клара Дубкова укладывает свой рюкзак.

— Ну, чего тебе? — спросила она.

— Дай косу примерить.

Коса у Клары на редкость. Светло-русая, в руку толщиной. Когда она пришла к парикмахеру, чтобы постричься, тот в немом отчаянии опустил руки: «Не могу… такую косу…» «Да режьте поскорей, — чуть не плача, сказала Клара. — Приказ командира, как же я в строй стану?!»

С тех пор коса Клары лежала в вещевом мешке.

— Ты хохол свой сначала причеши, торчит на макушке, как у петушка.

Я пригладила, вихор и дважды обмотала голову косой Клары.

— Хорошо… — раздались голоса «галоидов», — Теперь бы платье.

Платьев ни у кого из нас не было. Мы давно уже забыли легкость и прохладу наших довоенных платьев.

— Ну-ка, примерь вот… — послышался голос Жени. Она раскрыла свой единственный на всю эскадрилью чемодан и достала что-то яркое, воздушное, цвета весеннего солнца.

— За таким платьем все модницы в Сочи бегали, — сказала Женя.

Путаясь в портянках, я побежала к Жене и бережно взяла платье. Оно ярко-желтое, солнечное, с черной шнуровкой от ворота до края подола. Внизу шнуровка заканчивалась двумя тяжелыми кистями.

— Я тоже хочу померить! И я! И я! И мы! — хором закричали «галоиды».

По очереди примеряли мы платье, расхаживая вокруг печки, и нам казалось, что в этот вечер нового, 1943 года в нашу темную, заваленную снегом землянку пришла весна. Потом мы бережно сложили и спрятали платье.

— Красиво-то как… — вздохнул кто-то.

* * *

Метель гуляла по Заволжью еще два дня. Расчищенные с утра стоянки самолетов к вечеру заносило снова. С сумерками мы возвращались с аэродрома в свои землянки взмокшие, усталые от бесконечной, казалось, борьбы с ветром и снегом.

Потом непогода ушла на восток. Выглянуло солнце — холодное, будто начищенное зимними ветрами. Аэродром ожил, зарокотал, Струи воздуха от работающих моторов сдули остатки снега, и только изморозь серебряным панцирем искрилась на крыльях самолетов.

Поглядывая на все свысока, верблюды развозили по стоянкам горячую воду в бочках, установленных на санках. Техники подтаскивали кислородные баллоны, заправляли бортовые системы, готовили самолеты к полетам на высоту. Под капотами моторов гудели печи для подогрева.

— Давай, давай, поживее! — покрикивала Женя, шагая от самолета к самолету, неуклюже косолапя ногами по рыхлому снегу. — День короткий, времени мало. Надо успеть всем сегодня слетать.

Задание на полет было несложным: подняться на пять — шесть с половиной тысяч метров, проверить кислородное снаряжение в работе, выполнить элементы пилотажа в зоне. В следующие дни планировались полеты на высотах шесть и семь с половиной тысяч.

Женя вылетела первой, чтобы потом, после посадки, рассказать летчикам о поведении машины на высоте, о приемах пилотирования, о тех неожиданностях, которые подстерегают летчика в таком полете.

На высоте около двух тысяч она сделала «площадку», термометр за бортом показывал около минус тридцати, потом снова перевела самолет в набор высоты.

Когда она вышла на пять тысяч метров, аэродром внизу почти скрылся в туманной морозной дымке. Крохотные коробочки домов едва просматривались. Заснеженное русло Волги, изгибаясь, тянулось к югу, и там, в той стороне, где должен быть Сталинград, ползла по земле черная пелена. По левому берегу реки блестело на солнце озеро Эльтон, и Женя, выйдя на него, развернулась обратно.