Девчонки, я приехал!
Шрифт:
– Куда ж вы теперь?!
– Мы не бездомные, – с достоинством отвечала Агаша, сворачивая бостоновый костюм. – У Надиньки жилплощадь в Москве имеется. Две комнаты в коммунальной квартире.
– А сама-то где пристроишься, горемыка?..
Это был страшный вопрос.
– В деревню вернусь, – бухнула Агаша. – Там сестра осталась.
– А мать с отцом живы?
– Всех в войну поубивало. Братьев обоих и мамашу с папашей. А младшая наша от сыпняка умерла. Ну, пойду с богом. Уж Надинька скоро из города вернётся, да и
– Ох, бросать ей надо институт этот! На службу поступать! Какая теперь учёба!
– Она сама разберётся. – Агаша подхватила узел. – Без нас с вами.
И зашагала по дороге.
Путь шёл сначала через поле, а потом вверх на горочку по просторной и звонкой берёзовой роще.
Осень стояла уже седая, серая. Листья почти облетели, в роще было видно далеко, и всё стволы, стволы, белые с чёрным. Небо набрякло и низко висело над холмом. Поднимался ветер, лужи морщились и шли мелкими волнами.
Агаше вспомнилось, как ездили на море – заранее шили сарафаны, покупали шляпы в магазине на улице Горького, собирали книжки и купальники и считали дни до отъезда, и праздник начинался уже в вагоне, а ехали они не как-нибудь, а в мягком! На юге всегда было по-особенному. Свободно, тепло, отдыхающие в светлых костюмах и лёгких платьях, акации в цвету. В парке обязательно оркестр играет!.. Надинька общительная, весёлая, сразу находила себе подружек, Агаша сидела под зонтом, приглядывала за ними, читала Пушкина и смотрела на море. Оно плескало у ног мелкими, частыми волнами, вот как сейчас дождевая лужа.
Агаша открыла калитку, пошла было по петляющей дорожке к дому, но остановилась и огляделась.
Вон беседка, вся увитая багряным и жёлтым плющом. Когда тепло становилось, в беседке и чаёвничали, и гостей принимали, и в лото играли. Вон две сосны, между ними всегда гамак натягивали. А вон песочница, роскошная, с деревянными бортами и домиком, это Павел Егорович для Надиньки соорудил ещё до войны. Песочницу берегли, из года в год поправляли, подкрашивали. Считалось, что в ней внуки будут возиться.
– Внуки, да не наши, – сказала Агаша, задрала голову и посмотрела на сосны, которые медленно качались в вышине.
Впрочем, тосковать да печалиться некогда.
Она вошла в дом, привычным движением скинула боты и платок, заботливо отряхнула с душегрейки водяную пыль, пристроила на вешалку и полюбовалась немного. Душегрейку Павел Егорович преподнёс ей в прошлом году на 8 Марта, Агаша её берегла – богатая, тёплая, вся расшитая сутажом!..
Первым делом растопила голландку в коридоре, одним боком выходившую в столовую, а другим в кабинет Павла Егоровича. Голландка была старинная, красивая, с мраморной фигурой в нише. Потом принялась за плиту на кухне. Плита, тоже царских времён, всегда капризничала, уговаривать её нужно было, чтоб разгорелась и не дымила! Агаша всегда уговаривала.
Когда плита взялась и затрещала даже, пожалуй, весело, Агаша отправилась в кладовку и оглядела полки.
…Почти и нет ничего. Гречки сколько-то, картошка, капусты два кочана. Постного масла бутыль. Ну, соленья-варенья не в счёт, их поберечь бы неплохо на зиму. А с другой стороны, Надинька вечно из института голодная приезжает, весь день не евши!.. Агаша набрала в миску картошки и решительно сняла с полки банку белых грибов.
Вот и ужин, прямо скажем, царский!..
Картошка была уже начищена, когда вдруг бешеными звонками междугородней зашёлся телефон в кабинете Павла Егоровича. Агаша помчалась, вытирая руки о фартук.
– Алё! Алё! Алё, кто говорит?
– Ленинград вызывает, ответьте Ленинграду, – металлическим голосом проговорила телефонистка.
Агаша опять изо всех сил закричала в трубку:
– Алё! Алё!..
– Агаша? – спросил чей-то голос совсем близко. – Вы меня слышите?
– Кто это?!
– Сергей, – сказал голос. – Сергей Гаранин. Надиньку позовите, пожалуйста.
Тут Агаша сообразила, кто это.
– Нет её, – сказала она с неудовольствием. – Не вернулась ещё.
Трубка помолчала.
– Жаль, – сказал голос. – Агаша, вы передайте ей, что я звонил. Только непременно!
– Передам, – пообещала та, точно зная, что передавать ничего не станет.
Она положила трубку, междугородняя прозвонила отбой. Агаша вернулась на кухню.
Звонивший числился Надинькиным «товарищем», по старинке это, стало быть, кавалер, но в доме никогда не бывал, на похороны Павла Егоровича не явился, и вообще то и дело где-то пропадал, Надинька уверяла, что в командировках. Павел Егорович в своё время грозился вывести «товарища» на чистую воду, Надинька на отца сердилась, и никак они не могли по этому вопросу договориться!..
Агаша была уверена, что настоящий кавалер с серьёзными намерениями никогда свою милую наедине с эдаким горем не покинет – сиротой ведь осталась девочка, а ей двадцать лет всего! Утешить её нужно, пожалеть, может, помочь как-то. А он, видите ли, такой занятой-деловой, даже на похоронах не был!.. Как теперь его отвадить, без Павла Егоровича-то? Вот задача.
На крыльце застучали каблуки, Агаша кинулась в прихожую, распахнула дверь.
Надинька, мокрая с головы до ног, вбежала в дом.
– Господи Иисусе, дождь разгулялся? А я и не слышу, у меня плита трещит!..
– Здравствуй, Агаша.
– Снимай, снимай туфли, и чулки снимай, мокрое всё! Платок-то давай, куда на полку суёшь, прежде просушить нужно! Точно теперь заболеешь.
– Я не заболею, Агаша.
Надинька положила на комод портфельчик, скинула макинтош, стянула туфли и чулки и пошла в комнату, оставляя за собой цепочку мокрых следов.
– Ступай в ванную, – приказала Агаша, следуя за ней с ворохом мокрой одежды в руках. – Я тебе сейчас горячую воду пущу.