Девица с выкрутасами
Шрифт:
— Прокурор?
— Прокурор. Она на него аж набросилась, так его своими худющими руками хватала, в объятия, значит, будто в клетку запихивала! Не поверишь, я как в землю вросла и смотрела…
— А они тебя не видели?
— Нет, я в тени стояла. Да и не до меня им было! Он её руки разжимал и с себя отпихивал, а казалось, их у неё штук шесть, не меньше, а что говорили, плохо слышно. Она о каком-то тиране поминала, а он так от неё отбивался, что я его даже пожалела…
Мельницкая поморщилась и с осуждением констатировала:
— Нечего
— Они всё боролись, а тут фургон подъехал, тот специальный для перевозки лошадей, наверное, из Лонцка, ну, ты знаешь…
— Знаю. В Лонцке есть такие. Большой или маленький?
— Маленький. Не прицеп, а фургон на одну лошадь. Только без лошади, пустой.
Патриция вдруг поняла, откуда у свидетелей бзик насчёт кражи коней.
— И что?
— Выскочил оттуда какой-то тип, не водитель, а пассажир. Водитель сразу развернулся и уехал, чуть о тумбу не зацепился, так спешил. А тот, что выскочил, сразу к ним помчался.
— Батюшки! Подрались?
— Ничего подобного! Фургон только подъехал, а он, прокурор, значит, шмыг в дверь, и нет его. Она за ним метнулась, да где там! А который приехал, обозвал её по-всякому и велел уток печь…
— Что?
— Уток. Я точно расслышала, он на всю улицу орал. Уток должна на завтра печь, «марш домой», приказал, а она заплакала и села в машину. В смысле он её затолкал. И уехали.
— Наверняка это тот тиран и есть, — сделала вывод Мельницкая. — Как он выглядел?
Стася пожала плечами, что было отлично видно.
— Да ничего особенного. Толстый, крепкий такой из себя мужик. Мне показалось, муж это её, за женой приехал, а она вцепилась в прокурора и, видать, бежать с ним хотела.
— Похожа на дуру?
— Похожа, — серьёзно подумав, пришла к выводу Стася.
Патриция сразу прониклась к ней расположением.
— Так на него вешалась… А чего за толстого тогда выходила?
— Думаешь, он её голодом морит?
— Нет. Велел же ей уток печь. Спокойно могла целую утку слопать, разве так морят?
— Факт. Слушай, а потом, как те уехали, ты не пробовала постучать? Вдруг бы удалось поговорить с прокурором?
— Стучалась, — смущённо призналась Стася. — Пару раз даже, правда, не очень громко. Как-то неудобно стало… Ну, прямо не знаю… После такой свары он мог разозлиться. А потом и вовсе поздно сделалось.
— Жаль, — огорчилась Мельницкая. — Не везёт. Теперь и не знаю, что ещё можно предпринять. Правда, по слухам, всё равно апелляция будет, разве что тогда…
Донеслось сообщение, что судья уже идёт, и маленький зальчик быстро опустел. Больше Патриция ничего интересного не услышала.
Что она о себе думала, приличными словами не скажешь. Ведь при минимуме усилий могла преспокойно подслушать всю эту компанию. Больше всего проку наверняка было бы от Гонораты с Павловской. Так нет же, как последняя дура, занялась своей персональной войной с Кайтусем и хулой в адрес юстиции. Пропади она пропадом, эта юстиция! Ладно, хоть что-то подслушала…
Рыжая анорексичка отпадала, поскольку ничего общего не имела ни с лошадьми, ни с толстым тираном и вообще была из Варшавы, а не из Лонцка, столько-то Патриция о ней знала. Выходит, тут нарисовалась некая иная кощеиха. Получается, более ранняя и уже отставная, судя по реакции Кайтуся. Реальность описанных событий подтвердил и Зигмунд, который из вредности конец сцены у прокуратуры опустил. Пропади он пропадом, этот Зигмунд!
Ладно, значит, надо помочь Кайтусю…
Патриция сдалась, убедив себя, что надо дать этому стервецу ещё один шанс, чему совершенно неожиданно помог провинциальный скелет со своими утками. В конце концов, есть же у Кайтуся и положительные стороны. Может, и правда плюнет на девок?
А может, просто в Зигмунде так разочаровалась?
Судья, что якобы уже пришёл, застрял где-то ещё на четыре минуты. Наконец, примостившись в кресле, он отдышался, покопался в бумагах, пошептался с заседателями, не пойми зачем грохнул молотком по столу и с явным удовольствием предоставил слово прокурору.
Кайтусь поднялся, напыжился и торжественно начал:
— Многоуважаемые граждане судьи!
Патриция сразу поняла, что тот по своему прокурорскому обыкновению сейчас разнесёт бедолагу Климчака в пух и прах, представив его или недоделанным уродом, который даже не в состоянии элегантно приударить за девушкой, или законченным садистом и извращенцем, охотящимся за невинными детьми. И то и другое — верх идиотизма и прямо противоположное тому, что он хотел. Опять сядет в лужу.
— …после двух дней вдумчивого и исчерпывающего следствия столь значимый судебный процесс близится к своему завершению, — высокопарно вещал Кайтусь.
— Только не переборщи с Климчаком! — как можно тише предостерегла брошку Патриция. — Таран тут ни к чему.
В зале было тихо, но к счастью, стулья жутко скрипели, а публика ещё не устроилась окончательно. Деревянный аккомпанемент полностью заглушал шёпот журналистки.
Кайтусь незаметно потёр левое ухо и продолжал:
— В этом деле у нас не было никаких вещественных доказательств, а концепция обвинения строилась исключительно на показаниях свидетелей. Опыт говорит нам, что на такие свидетельства полностью полагаться нельзя, ибо человеческая память частенько подводит, да и сами люди подвержены разным влияниям. А посему давайте проанализируем услышанные в этом зале показания!
— Особенно Зажицкой, — не выдержала Патриция, а Кайтусь глотнул воды, с упрёком взглянув на стакан.
— Следует принять во внимание две концепции. Либо то, что говорила Руцкая, — это ложь и, скажу более, злонамеренные измышления, в результате которых невиновный человек уже сидел в тюрьме и снова окажется за решёткой… — тут Кайтусь не удержался и подпустил шпильку в сторону Климчака: — Впрочем, ему не привыкать…
— Тормози немедленно! — раздалось у него в ухе.