Девичья команда. Невыдуманные рассказы
Шрифт:
— А сколько мин сняли вы, товарищ сержант?
Вера быстро взглянула на спрашивающего. Что он думает, она себе приписывает чужое?
— Я командир отделения, — сказала она, — и в отделении у меня тоже девушки, а сняли мы в общей сложности больше ста тысяч мин. На сегодняшний день.
Это была абсолютная правда, по Вера вдруг подумала, что ее сочтут хвастуньей, и она добавила:
— Не одно наше отделение работает так. В соседней группе ведет минноподрывное дело сержант Рита Меньшагина. Ее отделение сняло еще больше мин.
И это тоже было чистой правдой.
Так окончилось первое занятие. А дальше все шло по программе — и у Веры, и у Риты. Им обеим пришлось поначалу нелегко, но они были уже не те, что три года назад, они могли заставить слушаться
ПОСЛЕ ПОБЕДЫ
Пришла победа. Вернулись с полей войны солдаты, сбросили шинели и занялись своими делами — строили, пахали землю, работали у станков. Но в тишине мирной жизни долго раздавались глухие взрывы. Иногда они случаются и теперь. Люди, не знавшие войны, наталкиваются вдруг на ее смертоносные клады. Роют землю под фундамент цеха — и ковш экскаватора подцепляет старую бомбу. Разбирают давние развалины, заросшие кустарником, травой, — и находят склад снарядов. И звучит сигнал тревоги у минеров. Надо обезвредить страшные находки… Но теперь, спустя три десятилетия, такое случается редко, и, когда случается, об этом пишут в газетах, рассказывают по радио, снимают кинофильмы. А в первые годы после войны это происходило чуть ли не каждый день. Даже через тысячу дней после окончания войны в районе Красный Бор — Поповка минеры находили и подрывали ежедневно более тысячи взрывоопасных предметов. Бывали и особенные, уникальные случаи, когда и минеры, умудренные опытом войны, ломали голову над решением вдруг возникавших задач.
1952 год. Баржа на дне Невы. С ней связана история долгая и непростая. Никто об этой барже не знал, пока на нее не наткнулись речники, углублявшие фарватер Невы между Петрокрепостью и Дубровкой. Баржа лежала на дне, наверное, с лета сорок первого года и была доверху нагружена снарядами разных калибров. Везли их на фронт, а по дороге на баржу напали вражеские самолеты. От прямых попаданий бомб загорелись ящики со снарядами, начались взрывы, борта баржи были разбиты… Должно быть, потому она и ушла на дно, а может быть, команда сама ее потопила: другого способа прекратить пожар и взрывы не оставалось. Теперь это уже трудно установить. Но поврежденная баржа с тысячами снарядов лежала на дне реки, мешая судоходству и тая смертельную опасность для всех, кто тут плавал. За годы Нева успела намыть на баржу много песку, часть ящиков со снарядами выбросило взрывами, они лежали, зарывшись в грунт.
И минерам, и водолазам, обследовавшим баржу, было ясно — оставлять ее тут нельзя. И подрывать на дне реки нельзя тоже. Часть снарядов наверняка не взорвется, их только раскидает по дну, и поднимать будет еще труднее. Но и вывозить снаряды на судах невозможно — течение очень сильное, работать трудно, а многие снаряды повреждены, они могут взорваться от первого же неловкого прикосновения.
Задача казалась неразрешимой. Но дождались зимы, дали Неве замерзнуть, а потом сделали над баржой прорубь. Ящик за ящиком поднимали со дна водолазы, а минеры укладывали ящики на сани и везли на берег. Снова гремели взрывы в местах, где семь лет тому назад шли жестокие бои, где была прорвана блокада. 1750 ящиков со снарядами вытащили со дна реки и подорвали на берегу.
… Сменяются годы, а все нет конца работе минеров. Сотни странных бутылок со студенистой взрывчаткой под водой Пушкинских прудов, склад тяжелых снарядов у самого полотна железной дороги и возле линии электропередачи, недалеко от станции Назия, неразорвавшиеся снаряды под складом готовых изделий на «Красном треугольнике», у стены цеха на «Большевике», возле стапеля, где стоял почти готовый к спуску корабль на Балтийском заводе… Почти каждый раз условия, словно подобранные нарочно, чтобы сделать задачу неразрешимой: будешь рвать на месте — вызовешь тяжелые разрушения, станешь убирать — в любую минуту возможен взрыв.
Сколько было их, неразрешимых задач, которые, однако, разрешили саперы и минеры, потому что знания и опыт, дорого, кровью купленные на войне, позволяли теперь не признавать безвыходных положений.
Еще многие годы продолжалась для минеров война, а все же времена были иные, и иные законы нового, мирного времени вступили в свои права. Кончали службу фронтовики, учили молодых тому, что сами усвоили на войне, и уходили. Девушки увольнялись первыми, еще в сорок пятом.
Прощаясь, обменивались адресами, жали руку командиру, а те, что посмелей, крепко целовали его: «До свиданья, командир, никогда вас не забудем!» И снова, приняв солдатскую выправку и солдатский порядок, козыряли, поворачивались через левое плечо.
Командир провожал каждую печальным взглядом, они уносили часть его сердца. «Забудете, — с грустью думал он, — сейчас говорите от души, а там нахлынут новые дела и заботы, появятся новые люди. Так уж бывает в жизни, а в мирной, наверное, еще скорее, чем на войне».
Но они не забывали. Слишком много значило для каждой пережитое вместе. Да, у всех появились новые заботы и новые дела, и новые люди вошли в их жизнь, но нет-нет, да прибегали к своему бывшему командиру девушки.
В цветастых платьях, на высоких каблуках, с завитыми волосами, уложенными в замысловатые прически, они казались Егору Сергеевичу необыкновенно нарядными и совсем иными, чем были в части. Он даже немного робел, удивлялся: «Неужели я командовал этими щеголихами, ставил по стойке „смирно“ и давал им наряды?» А «щеголихи», собираясь в батальон, долго прикидывали, что бы надеть мало-мальски приличное. Времена еще были трудные, ничего не достать. Кое-как приспосабливали оставшееся с довоенной поры. Но ведь Петров привык видеть на них застиранные гимнастерки и кирзовые сапоги.
Теперь они были снова работницами или студентками. Вера Александрова поступила в строительный институт, Рита Меньшагина училась в институте торговли. Петрова приглашали на свадьбы, и тут случалось ему узнавать новое о своих недавних подчиненных. Он знал младшего лейтенанта — офицера своей роты, знал девушку-бойца из его команды, но вчера ему не приходило в голову соединять их имена. Служили рядом — и все тут. А теперь они представали перед ним по-иному: жених и невеста, муж и жена.
Потом и Петров уволился из армии, потому что время берет свое.
Три десятилетия прошло. Те, кого Егор Сергеевич знал девчонками, давно уже матери семейств, они вырастили детей, их сыновья отслужили военную службу. Три десятилетия — большая и, может быть, лучшая часть жизни, но дружба их, родившаяся на войне, жива. Она будет жить, наверное, пока они сами живы.
Есть дни в году, которые они всегда стараются провести вместе, и главный среди этих дней — 9 мая — День Победы. Еще задолго до него начинают звонить телефоны: «Где соберемся? Можно у меня. Можно у других девчат». Перезваниваются Елизавета Александровна Еранина (для подруг она по-прежнему Лиза Самойлович), Вера Петровна Алексейчик (Александрова), Маргарита Борисовна Коваленко (Менынагина), Валентина Васильевна Евстигнеева (Глазунова), Нина Васильевна Бутыркина, Ольга Дмитриевна Кошкина… Звонят друг другу, звонят товарищам по части.
Больше всех хлопочет Вера Петровна Алексейчик. Не то чтобы у нее было много свободного времени, занята по горло, наблюдает за большими стройками вокруг Ленинграда, каждый день в разъездах — то в Пушкине, то в Кронштадте, то в Петродворце. В Петродворце чаще всего. Всем им хорошо знакомы эти места, сколько мин здесь сняли! Теперь с Петродворцом связаны другие заботы — там строится новый городок Ленинградского университета. Инженер Алексейчик наблюдает за работами, контролирует их ход. Возвращается домой иной раз только к ночи, усталая, вымокшая, а завтра опять рабочий день, и вряд ли он будет легче. Но все равно надо связаться с однополчанами, напомнить о встрече, обсудить. Сейчас, через десятилетия, она по-прежнему заводила, и не верится, что недавно в тресте, где она работает, торжественно отмечали пятидесятилетие Веры Петровны.