Шрифт:
Пролог
Студийное освещение слепит глаза. В помещении душно и накурено. Капелька пота щекочет висок, а озноб пробирает до костей.
Страшно, неловко и стыдно.
Но уйти нельзя. Это последний шанс. Надо только притвориться, что все это — сон.
— Имя?
— Полина… — Голос звучит едва слышно. Откашлявшись, она повторяет громче: — Полина.
— Так, Полли… Ты впервые на кастинге?
— Да.
— Гай! Она совершеннолетняя? Договор подписала?
—
Зубы клацают, а сердце трусливо трепыхается где-то в пятках. Голоса звучат за линией света, в темноте. Она не видит говорящих, но точно знает, что сейчас за ней наблюдают несколько мужчин.
«Это сон, — твердит она про себя. — Всего лишь сон».
— Полли, покажи себя.
Показать? Как? Она и так стоит в центре, на нее направлены и свет, и камера…
— Разденься, — подсказывает мужчина.
Пальцы плохо слушаются, молния заедает. А куда положить платье?
— Брось на стул, — подсказывают из темноты.
Точно, она и не заметила, что рядом что-то есть.
Чулки…
— Нет. Чулки оставь. И обувь тоже.
Снять белье? Во рту мгновенно пересыхает.
Это все сон…
Бюстгальтер падает вниз, обнажая грудь.
— Руки опусти, не прикрывайся. Эй, Полли, я уговаривать не буду.
Это сон…
— Хм, а ничего. Да, Гай? Аккуратные, упругие. И соски острые. Повернись. Боком повернись, дуреха!
Высокие каблуки — такая морока! Она едва удерживает равновесие, подвернув ногу.
— Не трясись ты так, никто тебя не съест. Трусы снимай.
Сон…
— Не надо. Я хочу сделать это сам.
Знакомый голос. Из-за софитов выходит тот, кого здесь зовут Мастером. Мужчина в летах, с цепким взглядом и пугающей улыбкой.
— Ты уверен? — спрашивают из темноты. — Я еще не посмотрел, насколько фотогенична ее попка.
— Да ладно, — отмахивается Мастер, опускаясь на стул. — Прекрасная у нее попка. Давай сразу пробу.
Перед глазами все плывет. В голове никак не укладывается, что разговор о ней, о Полине. А она как будто вещь, игрушка…
Но ее предупредили, что так и будет.
— Погоди минутку, не включай камеру, — просит Мастер. — Подойди ближе, крошка.
Он ставит ее между широко расставленных ног и заставляет опуститься на колени, а потом наклоняется к уху:
— Боишься?
— Да, — признается она.
Мастер накрывает грудь ладонью и мнет пальцами, больно выворачивает сосок. В легких не хватает воздуха, крик рвется наружу.
— Отпусти себя, Полли. Помнишь, о чем мы говорили?
Она кивает, прислушиваясь к необычным ощущениям. Боль течет от соска к пупку, и ниже, превращаясь в нечто тягучее, отчего внизу живота возникает сладкая судорога.
— Полли?
— Да, сэр, — поспешно произносит
Так он велел.
— Умница. — Ее успокаивающе гладят по голове. — Сегодня я не буду проверять твой болевой порог. Всего лишь отшлепаю. Веди себя естественно. Кричи, плачь. Вырывайся, если хочешь. Поняла?
— Д-да… сэр.
Она не заметила, как очутилась на его коленях, животом вниз. Трусики сдернули, и они упали к щиколоткам. Теплая ладонь мнет ягодицы, втискивается между бедер. Пальцы скользят по половым губам.
— Н-не надо, сэр, — всхлипывает она. — Пожа-а… А-ай!
Полина чуть не задохнулась от обжигающей боли… и проснулась, липкая от пота, с бешено колотящимся сердцем.
— Что, опять? — сонно спросила соседка по комнате. — Кошмары?
— Да, — коротко ответила Полина, шаря рукой по табурету.
Нащупала стакан с водой — и выпила ее залпом.
— Бесы тебя мучают, — заметила соседка, переворачиваясь на другой бок.
— Они самые, — прошептала Полина, зажигая свечу перед иконой.
— Ты чего? До подъема полчаса.
— Спи, я тихонько, — произнесла она, опускаясь на колени.
= 1 =
Глава первая
= 1 =
Молитва не помогла забыть о кошмарном сне, да и послушание — тоже. До обеда Полина трудилась на монастырском огороде, пропалывая грядки с луком, но думала не о смирении. Мысленно она возвращалась в прошлое, и как будто заново переживала его, испытывая все тот же стыд и ту же боль. И что-то тревожно ныло в груди, не позволяя сосредоточиться на сорняках.
Сон? Ах, если бы! Очередное напоминание о неудачной попытке найти свое место в жизни. Глупо было надеяться, что деревенская девчонка устроится в городе — без денег, без связей, без крыши над головой. Ей не забыть, как пришлось опуститься на самое дно. О таком даже на исповеди страшно рассказывать.
Плохие мысли, греховные. Как бы ни случилось чего…
Предчувствие не обмануло. Перед вечерней службой настоятельница пригласила Полину к себе. О причине гадать не пришлось: она подавала прошение о переводе в послушницы. Три года Полина жила при монастыре трудницей, и ничего не изменилось. Идти ей по-прежнему некуда. Однако и монахиней стать не просто.
— Отказ? — От обиды на глаза навернулись слезы. — Но почему, матушка? Я же… так старалась.
— Старалась, — согласилась пожилая игуменья. — Трудилась хорошо. Только нет в тебе истинной веры, Полина. И в монастырь ты стремишься от неустроенности в жизни.
Полина всхлипнула и уставилась в пол, боясь поднять голову. Что толку возражать, если настоятельница права? И сны эти кошмарные, и мысли о том, что довелось испытать, так и не остались в прошлом. Значит, вера ее недостаточно сильна. Она просто неудачница, которая никому не нужна.