Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй
Шрифт:
Потом поехали на центральную площадь к памятнику Карлу Марксу. Но тут китайские товарищи сказали, что им не стоит рассказывать, потому что про Карла Маркса они сами все хорошо знают.
Что ж, дело ихнее. А то бы я мог рассказать: вдруг они чего забыли или что-то не так поняли?
7
Очень странно устроена человеческая память.
Я учил в школе с четвертого класса немецкий язык. Окончил девять классов, поступил в вечерний авиационный техникум. Работал, учился. В техникуме продолжал изучать немецкий. У меня,
Так и я.
Через каждый час я звонил в аэропорт: дали погоду или нет? Потом вел китайских товарищей дальше по городу. Встречали нас всюду приветливо. А потом «погоду дали», и улетели товарищи по назначению.
А в моей жизни эта встреча оказалась поворотным пунктом.
Во-первых, Федоров сдержал слово. К Октябрьскому празднику мне объявили благодарность в приказе.
Прошло еще некоторое время, и вдруг меня вызывают в отдел кадров.
— Вася, замени, схожу к Димиванычу! — попросил я друга.
Димиваныч — это мы так для удобства сокращенно называли начальника отдела кадров Дмитрия Ивановича.
Прихожу в главное здание, стучусь в дверь. Вошел.
Димиваныч сидит за столом.
— Садись, садись! — говорит он бодро. — Знаешь, зачем вызвал?
— Не догадываюсь, — отвечаю.
— Решили мы тебя, Остаченко, послать работать в Китай. Решили доверить тебе… Поедешь помогать китайским братьям создавать собственную гражданскую авиацию, а то там англичане пока наживаются на наших братьях. Ответственное поручение!
Он еще что-то говорил, а у меня все поплыло перед глазами от радости.
Кого не обрадует большое доверие, ответственное поручение! Чем больше ответственность, тем больше радуется человек — я так понимаю радость.
И потом: я ведь с детства мечтал о пулемете. Чтобы вместе с дядей Ди-мой, которого звали Дин Фу-тан, помочь китайским рабочим разгромить всех врагов и построить новую жизнь. И вот теперь я вдруг поеду в Китай без всякого пулемета и буду помогать нашим братьям.
«Моя машинка бьет!» — вспомнил я поговорку дяди Ди-мы.
— Завидую тебе, Веня! — сказал Димиваныч. — Сам бы поехал, да не знаю языка. Надо им помочь. Кто же им поможет, как не мы? Понял?
Пожали мы друг другу руки, и я выбежал из кабинета. Я еле конца смены дождался, поймал такси — и домой.
Да, необходимо рассказать, как я оказался в Свердловске. Приехали мы сюда после войны. Дело в том, что мой дядька Тарас Тарасович Конь погиб в сорок пятом при освобождении Маньчжурии от японских захватчиков. Нашла его пуля самурая. Сложил он свою лихую голову под Цицикаром, высмотрел его какой-то смертник, камикадзе, были они у японцев не только в воздухе или на торпедах, но и на суше, вроде «кукушек» стреляли по командирам. Конь пошел освобождать китайцев в звании подполковника, в должности командира артполка.
Тетя Маруся сильно горевала, плакала, убивалась, чуть зрение не потеряла. Батьку списали на сушу по старости. Думали мы, прикидывали. Продали свою половину домика и тронулись на родную Украину, где я сроду не бывал. Но, видать, не судьба… Не доехали.
Расхворались старики в поезде — его в шутку называли «пятьсот веселый». После победы над Японией войска с востока перебрасывались на запад, к тому же валил поток демобилизованных, бывших эвакуированных… Полтора месяца мы путешествовали и застряли на середине пути, на Уральском хребте.
В общем, скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается. Прошло еще пять месяцев, и вот осенью пятьдесят второго года проводили меня родичи в длительную командировку — отбыл я в страну своей детской мечты.
8
Переезд границы — штука впечатляющая, даже если конечная станция на родной земле всего-навсего деревянный дом с двумя огромными залами… В одном зале стояли скамейки, похожие на садовые, на них сидели пассажиры, во втором на длинных столах лежали чемоданы, а вокруг ходили таможенники, люди весьма серьезные.
После осмотра пассажиры сели в поезд, он тронулся, у светофора с подножек вагонов соскочили пограничники.
— Все!
— Свершилось!
— Где она? Где она?
— Вон!
— Нет, рановато, не доехали.
— Поздно, проехали…
Лично я этой самой границы почему-то не заметил. Кругом была все та же степь, ковыль, небо…
Поезд подошел к станции. На ней красовались иероглифы «Маньчжурия».
Все! Россия — там, Китай — здесь. Он для меня стал реальностью, а Россия — воспоминанием.
В тамбуре какие-то ребята, одетые в одинаковые гражданские костюмы, дружно запели: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна», кто-то вскрикнул: «Эх, ма!», кто-то отошел от окна, достал из кармана бумажник, из бумажника фотографию и долго глядел на нее.
На станции было полно китайцев. Все куда-то торопились. Все в синем. У всех на лицах марлевые повязки, как у хирургов во время операции…
Но это был еще не сам Китай. Он начинался дальше, за тысячи километров, за Великой стеной, за Шаньхай-гуанем. В то время, о котором я рассказываю, поезда ходили только через Читу — Пограничную на Харбин — Тяньцзин — Пекин. Это теперь они могут жать напрямик через Улан-Батор. В то время дорогу через Монголию лишь строили.
По первому заходу я так и не попал в Срединное государство, застрял в Маньчжурии (северо-восток), в Мукдене, на аэродроме около Дунлина — огромного парка, служившего когда-то местом захоронения бывших завоевателей Китая, императоров маньчжурской династии Цин.
Только через два года, в канун праздника весны, меня неожиданно перевели из Мукдена на крайний северо-запад, так сказать, бросили с одного конца Великой стены на другой — пять дней пути на поезде.
И я очутился за этой стеной, на земле ханей, то есть земле истинных китайцев.