Девочка из стаи

Романова Екатерина Ильинична

— Баб Поль! Ты что, баб Поль!

В какой-то момент рука бабушки, скатившись с груди, упала и безжизненно повисла, задев Наташу. Та вскрикнула, отскочив. Секунду она в ужасе смотрела на руку, а потом опрометью кинулась из комнаты.

— Там бабушка! Там бабушка! — Наташа сама не знала, что кричать, и, когда врезалась в выскочившую в коридор тетю Зою, только и могла снова повторять: — Бабушка! Там бабушка!

— Чего, белены объелась? — Та оттолкнула Наташу в сторону, поспешив к бабушке. — Орет… Плохо ей, что ли?

Стоило ей зайти — она поняла, что случилось.

— Мам? — Тетя Зоя подошла, взяв руку бабушки, пока Наташа испуганно выглядывала из коридора. — Мам, плохо? «Скорую»? — потом повертела в руке сухую бабушкину

ладонь. — Ой, господи… — выдохнула тетя Зоя, так ошеломленно и жалобно, что у Наташи душа ушла в пятки.

— А что с бабушкой? — тут же послышался за плечом голос Иры.

— Доча, пойдем к папе, — произнесла тетя Зоя сдавленным голосом, разворачиваясь и перехватывая любопытную Иру, уже идущую смотреть.

Поймав короткий взгляд тети Зои, Наташа поняла — она не ошиблась. Все как с папой. Она слышала, как тетя Зоя уже в коридоре сказала что-то мужу, и тот уже через секунду за плечо оттолкнул Наташу из комнаты:

— Пошла отсюда, шавка…

Наташа не стала смотреть, что он будет делать. Она бросилась на кухню и забилась под стол. В глазах еще стояло бабушкино лицо, вытянутое и неживое, но такое спокойное. Она не помнила, сколько времени так сидела, но когда услышала знакомые тяжелые шаги — бежать было уже поздно.

— Из-за тебя все, сопливая тварь, — совсем рядом прорычал дядя, хватая ее за ногу и рывком вытягивая из-под стола.

Наташа закричала так, как не кричала никогда в жизни.

— Олег! — слабо попыталась остановить мужа тетя Зоя, когда он, перехватывая Наташу поперек пояса, поволок к дверям.

Та не сопротивлялась, только сжалась в комочек, хотя даже так на выходе он сильно ударил ее ногой по косяку, не глядя, как ее несет.

— Из-за тебя, тварь. — Дядя швырнул ее к порогу, вдогонку пиная ногой, попадая по бедру, которое пронзила такая резкая боль, что Наташа задохнулась криком и закашлялась. — Пошла прочь, не то убью!

В следующую секунду она уже летела с порога в снег, в чем была — в домашних штанишках и водолазке и тапочках на босу ногу. Кубарем скатившись на снег и замерев там, не в силах от боли шевельнуться, Наташа слышала, как за захлопнувшейся дверью кричат дядя Олег и тетя Зоя, как что-то падает, слышатся шаги. Потом все стихло.

Сердце билось так, будто было больше грудной клетки. Переводя дыхание, Наташа медленно подняла голову, дрожащими руками убрав налипшие на лицо волосы. Она сидела посреди двора. Дверь в дом была закрыта, за ней было уже тихо. Попытавшись шевельнуться, девочка взвыла, даже не стараясь заглушить голоса — бедро болело так, словно в нем были десятки иголок — и при каждом движении они впивались в тело все глубже. Наташа некоторое время снова переводила дыхание от этой адской боли. Потом огляделась. Было уже темно, и очертания дома, амбара, колодца походили на размытые тени. Заставив себя переложить ногу в более безопасное положение, Наташа почувствовала, что ей холодно. Очень холодно. Она понимала, что надо встать, но долго не могла этого сделать — каждое движение вырывало из груди крик и вой.

Наконец, справившись с собой, Наташа, стиснув зубы, оперлась на здоровую ногу. Снова огляделась… Амбар запирался на замок, но попытка не пытка. Хотя в ее случае… Очень медленно, прыжками, цепляясь за забор, к которому пришлось ковылять еще дальше, Наташа добралась до ворот амбара и подергала их. Заперто… Выбора не было, и девочка так же, обходя двор и по стене дома, поползла к крыльцу. Там тоже было заперто, и некоторое время Наташа боялась издать хоть звук, а потом все-таки постучала. Никто не пошевелился там, за дверями, и она постучала громче. Холод начинал пробирать до костей. Девочка поняла наконец, что они слышат, но не откроют… Сделав передышку, Наташа снова оглядела двор. Вдалеке, на куче поленьев, накрытых полиэтиленом, всегда лежала старая дяди-Олегова толстовка, которую никто так и не убрал с осени, когда он отложил на выброс и забыл сжечь с мусором. Наташа направилась туда. Когда она отошла от дома, ей пришлось встать на четвереньки и волочить за собой ногу, которая чуть меньше стреляла болью, но не могла двигаться. Уже у цели Наташа приподнялась и зацепила рукой заснеженную вещь.

А потом поползла к собачьей будке…

После смерти бабушки Наташа перестала быть членом семьи. То ли дядя Олег запретил жене, то ли вместе решили, но тетя Зоя, пустив наутро Наташу в дом, провела ее к матрасу на ящиках в закутке за лестницей.

— Твое новое место, — бросила она. — Нечего комнату занимать, от тебя ни толку, ни пользы.

Наташина одежда была здесь же, остальные вещи принести ей нужным не сочли.

Однако обязанности ее оставались за ней. Гора посуды после каждого обеда оставалась Наташе, а Ира с Олей любили подшутить над ней — уже когда семья вставала из-за стола, Ира хватала несколько тарелок с полки и подкладывала вниз в раковину. Наташа стала замечать не сразу, но и делать тут ничего было нельзя. Если они считали это смешным, то пусть уж лучше смеются так. Кормили саму Наташу теперь тем, что оставалось от трапезы, — без бабушкиной пенсии денег стало совсем в обрез. По ночам ей бывало холодно, и приходилось надевать на себя всю теплую одежду. Ее закуток был далековато от комнат, тут гуляли сквозняки. За собой следить Наташа почти перестала, волосы расчесывать старенькой беззубой расческой, оставленной мамой, было трудно, а бабушкин гребень остался в комнате. Зайти туда и что-то взять у Наташи и мысли не возникало, даже когда она оставалась одна дома.

Наташа некоторое время хромала на одну ногу после дядиного удара, но заставляла себя ходить и вскоре обвыклась и оставшуюся легкую боль даже перестала замечать. Теперь никто не был против, когда девочка гуляла в лесу вблизи от дома. Раньше она ходила тут порой с бабушкой. Той места были знакомы, а вот Наташе все казалось в новинку. Глядя, как она пролезает в щелочку в калитке, дядя Олег недовольно хмурился, но по сути, где она, ему было наплевать. Он с ней больше не церемонился. Стоило Наташе в чем-то ошибиться, совершить какую-то ошибку — не туда поставить веник, или забыть убрать со стола чашку, — она получала тычки и подзатыльники. И раз и навсегда было решено, кто виноват в смерти бабушки. Наташа не могла возражать, но знала, что это неправда. Хоронить бабушку ее не пустили, заперли дома, чтобы соседи не видели девочку, а лучше вообще поскорее забыли о ее существовании. Наташа так привыкла чувствовать постоянный страх, всегда и ото всех ожидать нападения и во всем видеть опасность, что по бабушке она тосковала молча, не плача, не показывая боли, чтобы не на что было надавить тем, кто это увидит. Их с бабушкой книжку она вскоре увидела у Оли.

Дни постепенно сливались в череду обязанностей и попыток скрыться с глаз родственников, ночами Наташа спала плохо, часто просыпалась, когда ей казалось, что рядом с ней кто-то есть. Девочка пугалась совсем не неведомых шорохов в доме, а вполне реальных людей.

Тем утром Наташу разбудили рано, еще до рассвета. Девочка проснулась еще до того, как тетя Зоя потрясла ее, и лежала, сжавшись и ожидая крика или толчка. Но тетя только ничего не выражающим голосом произнесла:

— Пойдешь с Олегом, надо дров принести. Одевайся тепло.

Необычное и новое поручение Наташу мало удивило, разве что она не поняла, почему дядя сам не может принести со двора поленьев.

Снег той весной держался долго. Было уже начало марта, а сугробы у забора возвышались совсем как в середине зимы, и температура ночами была зимняя. Непонимающе глядя на дядю, достающего из сарая санки, и целую гору поленьев во дворе, Наташа понимала, что идут они в лес. Тетя Зоя, кутаясь в шаль, стояла на пороге и наблюдала за сборами со смесью неприязни и какой-то тревоги. Но стоило Наташе перехватить ее взгляд, женщина брезгливо отвернулась и зашла в дом.