Девочка из стаи
Шрифт:
Младшей Оле было три с половиной, и в этом возрасте девочка еще очень плохо говорила. На Наташу она смотрела с подозрением и тоже не стала сразу знакомиться.
— Привыкнут, — отмахнулась Зоя.
Видимо, так она их и воспитывала, и потому у старшей не закрывался рот от почемучек и просьб все сделать за нее, а младшая тихо сидела на месте и наблюдала за Наташей. Разные характеры, наверное, развились сами, вряд ли Зоя старалась успокоить или разговорить и помочь стать активнее кому-то из дочерей.
Эту ночь Марина ночевала с Наташей, а завтра должна была уехать. В последний раз причесывая девочку перед сном, заплетая волосы в косичку, она чувствовала, как все больше холодеет на сердце, как хочется скорее сбежать, лишь бы не видеть, не быть здесь, лишь бы не было такой болезненной надежды, шанса забрать ее и уехать вместе, а там — будь что будет. Наташа понимала настроение матери, и стоило выключить свет — прижалась к ней под одеялом и не отпускала.
— Когда приеду, у меня будет уже новый дом для нас, — начала шепотом рассказывать Марина, глядя дочку по голове. — И сделаем все-таки тебе свою комнату, просторнее этой, — твердо решила она. — На будущее-то все равно нужно будет. И обязательно повесим твои рисунки, все, что были для папы, ладно?
Город там большой, красивый. И там ты пойдешь в школу, когда мы приедем. Хочешь пойти в школу? — Марина улыбнулась, когда девочка слабенько закивала. — А потом поедем с тобой на море. Папа нас хотел отвезти на море, помнишь? Там всегда тепло, будем купаться с тобой, научишься плавать. И будем загорать, на шезлонгах, знаешь что это? Такая большая удобная раскладушка, поставим ее на берегу и будем греться, слушать волны. Да, моя хорошая?
Марине словно самой нужнее было говорить это, и чтобы Наташа отвечала, чем дочери.
— Мамочка, — Наташа вдруг подвинулась к ней вплотную и зашептала на ухо, — а папа тоже будет с нами на море… с неба смотреть?
Марина закрыла глаза:
— Будет, моя хорошая. Он теперь всегда будет с нами. Только не на земле, а вот тут. — Она коснулась рукой груди девочки. — Мы его любим, и он всегда будет с нами.
Уезжала Марина рано, но Наташа вскочила с кровати сразу вслед за ней и сидела рядом, пока бабушка хлопотала с завтраком, а Марина через силу ела. Мать уложила ей с собой целый пакет всего — в дорогу. Автобус вышли ждать заранее, и Марина держала Наташу рядом, распахнув пальто и обернув ее с боков, прижав к своим ногам. При маме не хотелось проявлять слабость, да и дочку слезами бы только напугала. Поэтому она молча гладила Наташу по голове. Та стояла неподвижно, глядя на дорогу. Автобус задержался, но отправить Наташу греться домой с матерью у Марины не повернулся язык. Было так тоскливо и больно, будто свою душу оставляла здесь. Наверное, так и есть.
Когда подъехал автобус, начали спешно прощаться. Расцеловав дочку, Марина еле отняла ее от себя — Наташа как повисла на шее, так и не отпускала.
— Береги ее, — наказала она матери. — Полгода, не больше, потом приеду. Ты обещала, что будешь беречь.
— Да конечно, конечно, — со слезами уверяла та, тоже обнимая дочь.
Марина первый раз за все это время от души ответила, обхватив худые плечи и прижав мать к себе. От нее пахло кухней и чем-то залежалым, как в их кладовой.
Уже из окна Марина видела, как Наташа с бабушкой машут ей, стоя на дороге, пока автобус не скрылся за поворотом. И думала, что все могло бы быть иначе. Мать могла бы жить с ними, увезти ее отсюда — и оставляли бы на нее Наташу, и была бы опора, когда все случилось, и ехали бы сейчас вместе. Как-нибудь с трудом, но справились бы. Только вот не оставила бы она тогда Олега, не согласилась бы… В какой-то момент Марина с удивлением поняла, что не плачет, просто сидит в расстегнутом пальто, дрожа от холода, и комкает в руках платок. Вернется, заберет дочь, и будет и новый дом, и море, и все что захотят. Обязательно. Уже у станции снова заметила она щенков под платформой. Все они мирно спали, свернувшись калачиками возле матери. Не сдержавшись, она подошла, достав из пакета зажаренных для нее матерью котлет. Собака настороженно поводила глазами, но когда поняла, что кормят, завиляла хвостом и отпустила уже нюхающих воздух щенков, тут же побежавших толкаться возле лакомства на куске газеты.
Со дня отъезда мамы прошла неделя, и Наташа никак не могла привыкнуть к новому месту. Все здесь было чужое и непривычное. Дом стоял на краю леса, и права была тетя Зоя — ночами тут было страшно. Скрипы и свист ветра в щелях не раз заставляли Наташу просыпаться ночами, и она сама вставала и закрывала оставленную тетей Олей открытой дверь. Уж лучше было закрыть и остаться в маленькой комнатке с ночником, чем слушать, как где-то в доме тихонько шлепает по полу и скребется что-то невидимое, а по чердаку словно кто-то ходит.
— Это ветер, — успокаивала бабушка, когда Наташа говорила, что ночами слышит что-то в доме. — Или мыши. Знаешь, как мыши скребут? — Бабушка сама скребла пальцами по столу. — Так?
— Так, — кивала Наташа и на время успокаивалась.
Ира ничего не боялась, она была такой непохожей на всех подруг Наташи, которых та знала в садике. Смелая, немного грубая, Ира порой была непредсказуема, могла засмеяться невпопад и вдруг резко хлопнуть в ладоши или стукнуть чашкой по столу. Она была «громкой», как точно назвала ее как-то бабушка. И сделать с этой громкостью было ничего нельзя — характер. Наташа нечасто общалась с ней, стараясь оставаться с бабушкой. Как и со второй двоюродной сестрой — Олей, которая ходила смурная и только порой о чем-то шепталась с Ирой, после чего та либо отмахивалась, либо начинала хохотать, и Оля обижалась.
Дядю Олега Наташа пока видела нечасто, только когда садились за стол. Он не особо обращал на нее внимание и сам был всегда каким-то грубым, отталкивающим. Все в его речи, движениях заставляло Наташу невольно его сторониться. Умей девочка рассуждать по-взрослому — наверняка провела бы аналогию с Ирой, и поняла, что дочка вся в отца. Родных детей он воспитывал отрывистыми приказами и просто своим присутствием, чего порой бывало достаточно, чтобы они ходили по струнке. Даже Ира держала себя в руках и не баловалась. А пару раз Наташа была свидетелем того, как она получала от отца подзатыльники и оплеухи. Самым удивительным было для девочки то, что Ира не плакала, не жаловался никому, да и вообще принимала все как есть. Это пугало. Значит, так тут принято, и так может быть и с ней. Порой дядя Олег вставал рано и куда-то уезжал. Наверное, тоже работа, догадывалась Наташа. А когда было не так, он проводил все дни дома, и в эти дня Наташа старалась не показываться. Она пока не понимала, что за угроза исходит от него, но когда встречалась с ним глазами — чувствовала, что он не хочет ее видеть и не хочет, чтобы она была здесь.
Тетя Зоя первое время была ласковой и старалась подбодрить Наташу, как могла. Но девочка все равно чувствовала фальшь, когда старания были вымученными. Да и наскучивала она тете Зое очень быстро. Скромная и не привыкшая к чужим девочка с трудом представляла, как жить в частном доме со своим хозяйством, и хоть честно старалась принимать участие в жизни новых родственников — опыта у нее не было. В первый раз пойдя с тетей Зоей в небольшой курятник, обеспечивающий семью яйцами и мясом, Наташа, которой та дала корзинку для яиц, неосторожно повернулась и уронила одно. Тетя Зоя нахмурилась и ничего не сказала, но больше ее помогать не брала.
На третий-четвертый день она поймала скачущую во дворе Иру и попросила пойти пригласить Наташу погулять.
— А то сидит там одна, общается только с мамой, как не от мира сего, — сказала она.
Ира с порога забыла, зачем шла к Наташе, когда увидела у нее на кровати россыпь интересных вещей — игрушек, раскрасок, всего, что Наташа привезла из дома. Она тут же подошла и схватила приглянувшийся прозрачный шарик-ночник.
— А это что? — вместо приветствия громко спросил она, делая ударение не на слово «что», а на «это».