Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной
Шрифт:
Что поражает, так это всеобщий энтузиазм! Как будто построение дополнительных сортиров способно увеличить частоту и объемы дефекации. Ни одна мысль теперь не сгинет в проклятом забвении! То, что кажется сегодня безумным, будет сохранено для потомков, которые уж разберутся в нашем гениальном бреде! Бедные потомки, неужели вы действительно обречены копаться в электрическом дерьме, заботливо припасенном для вас предками? Или в вас еще сохранится капелька здравомыслия, и вы пошлете все это наследство на hyer? Или бациллы нашей копрофагии все же поразят и вас, и тогда… тогда…
Морлоки.
Шаркают ногами по мраморным плитам, обтирают бронзу и мозаику тоталитарного ампира, оскальзываются взглядами на мускулистых рабочих и колхозницах лишь с тем, чтобы отыскать белизну гипнотизирующей таблички. Насколько же предсказуема скотина, именуемая человеком. Теперь люблю я Бога; людей я не люблю. Человек для меня слишком несовершенен. Любовь к человеку убила бы меня… Нет, не так, милый Фридрих. Не люблю людей, не люблю Бога. Любовь к людям убивает, любовь к Богу заставляет жить.
Стальные черви мчатся сквозь влажные норы своих таинственных жилищ, довольные и сытые проглоченной и перевариваемой пищей. Электрический свет желудочного сока незаметно разъедает сырую кожу пористых лиц, проникает в пустоты тел, осаждаясь там мучительными, неизлечимыми болезнями. Знаете, сколько умирает людей в теснине ежедневного сумасшествия метро? Какой налог взимает колоссальный механизм, обосновавшийся под мегаполисом, протянувший стальные щупальца, опутавший грибницей каждую крохотную шестеренку, каждого презренного служку кровавого колосса бетонированных руин?
Мизантропия. Острый приступ мизантропии. Токсикологический шок от впрыснутых под черепную коробку личинок — неисчислимости червей, готовых вылупиться из яиц кишащей массой, пожирающей жизнь и испражняющейся видимостью жизни, всем тем, что именуется благообразием, карьерой, достоинством, состоятельностью, а короче говоря — ЛИЧНОСТЬЮ, этим фантошем и фетишем, мутацией, генетическим взбрыком, Эгейским синдромом, над пустотой которой вот уже пару тысячелетий ломает голову философия.
Падаль. Мысли и поступки, страсти и соблазны, что принимаем за высшие и отвратные проявления самоей жизни, лишь то, откуда неслось жужжанье мух из живота гнилого, личинок жадные и черные полки струились, как смола, из остова живого, и, шевелясь, ползли истлевшие куски.
Пробиваюсь к свободному месту, усаживаюсь, втискивая тощий зад в ложбинку между готовыми сомкнуться колыханьями дебелой массы, открываю книгу и впиваюсь в плотно уложенные строки трансцендентальной аналитики. Данная персона — общепризнанный в мегаполисе справочник по местонахождению улиц и сигналам точного времени. Стоит выйти из дома, как начинается загадочная игра под названием: «Девушка, а где эта улица?» или «Скажите, пожалуйста, сколько на ваших часах?». Так и хочется v'yebat' по морде подобным жалким льстецам.
Поэтому
10. Некто
Что ответил Кант на свой вопрос: «Как возможны синтетические суждения a priori?» Ничего иного, если вычистить всю немецкую обстоятельность и витиеватость, как — в силу способности! Это даже не тавтология. Это просто приговор всему человеческому! Отныне всяк способен только на то, на что он способен, и даже мораль не более чем способность хорошо видеть во мраке человеческих отношений! Калеки и уроды всех стран, получите свою бессрочную индульгенцию, ибо более нет в человеке ничего, что стоило бы преодолеть!
— Девушка… извините, что так обращаюсь… Что читаете, девушка? — дыхание надвигается сверху, неотвратимое, как метеорит, погубивший динозавров. Такой же перепрелый. Чем они только набивают собственные желудки?
Недовольно всхрюкиваю. Вербальный сигнал: «Pirdhu!», доведенный до совершенства. Лярва утверждает, что подобный звук безотказно действует на мужицкую подкорку. С одной поправкой — если подкорка все же в голове, а не в штанах.
— Какая у вас толстая книга, — несмотря на внешнюю невинность, комплимент произнесен с отчетливо похабным привкусом.
Аффицируемость, апперцепция и прочая критика чистого и не очень разума. Взбадривающий шок встречи разума апперцирующего и тела вожделеющего. Верх и низ в неразрывном единстве абсолютной дисгармонии. Ну что ж, надо ценить достоверность собственного тела.
Робко смотрю поверх очков в пористую рожу, заслонившую небо, и тихо блею:
— Сто-оо ба-аа-ксов…
Рожа не понимает:
— Девушка…
Откашливаюсь, захлопываю книгу и хорошо поставленным голосом объявляю:
— Сто баксов в час, и мы почитаем ее вместе в любое удобное для тебя время.
Рожа наливается гноем:
— Какие сто баксов? К-к-куда?
— Розовые. Можно зеленые. А куда — сам решишь. Хочешь — анально, хочешь — вагинально, а пожелаешь, то можно и орально, но тогда придется позвать дополнительную чтицу. Устраивает?
Клиент дуреет. Отодвигается, обмякает, тускнеет. Скоморох щерит редкие зубы, повисает на плечах гнилостноротого, корчит злую маску навязчивой бляди и проводит длиннющим языком по его судорожно дергающемуся кадыку. Немытая, нечистая рука с обкусанными когтями вцепляется в промежность.
— Стоит, — сообщает скоморох. — Ох, как стоит! Да, а?! Тебя ведь спрашиваю, promudohuyeblyadskaya pizdoproyebina, nyev'yebyenno ohuyevayuschaya от собственной oblyadipizdyenyelosti?
Толпа продолжает висеть на общественных вешалках подземного транспорта, вцепившись тоскливыми взглядами в книжки, газеты, соседей и прочую окружающую действительность.
Счастливчик омертвело ворочает бельмами и что-то шепчет трясущимися губами.
— Хочешь ее, хочешь? — шипит скоморох.
Пытаюсь встать, но получаю грязной пятерней по лицу. По yebalu, уточняет некто сзади.