Девочка, которая спит. Девочка, которая ждет. Девочка, которая любит
Шрифт:
– А? – встрепенулся Иван. – Не, я просто не выспался чего-то…
Вид у него и в самом деле был такой, словно он не спал пару суток. И все-таки – я видел – дело не в этом. Возможно, иметь друга-самоубийцу было для него уже слишком. Или родители основательно промыли Ваньке мозги насчет меня. А уж о Тасе страшно было даже спрашивать.
– Слушай, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал убедительно. – Я вовсе не собирался травиться. И школу с квартирой тоже не я громил. Я могу тебе все рассказать, но ты стопудово не поверишь.
– Почему не поверю? – встрепенулся Разин. –
И я решился. В конце концов, ну что я терял? Ванька и так считает меня сумасшедшим. Трепаться он не станет, в этом я был уверен. А я хоть кому-то расскажу об Иоле и, может, немного отвлекусь от черных мыслей о ее судьбе.
Ванька выслушал меня, ни разу не перебив. И даже не пошевелился – словно окаменел на стуле. К концу моего повествования сонное выражение исчезло с разинской физиономии, и мне показалось, что он наконец-то снова стал прежним Ванькой, моим лучшим другом.
– Круто! – выдохнул Иван, когда я закончил. – Вот это прикол! Хоть кино снимай!
– О таком, по-моему, вообще никто никогда не слышал, – подытожил я.
– И что вы собираетесь делать? Это ж фигня получается: жить вот так!
Иван начал от волнения подпрыгивать на стуле. Я мысленно попрощался с этим предметом обстановки и сказал:
– Не знаю я, что делать! У Иолы был план – она хотела, чтобы наши родители узнали, что с нами происходит, и обратились к специалистам, к ученым! Но я все испортил. А теперь она пропала, и я не знаю, что с ней произошло!
Я с трудом перевел дыхание. От одной мысли, что могло случиться с Иолой на ночной улице, у меня грудь словно кирпичом придавило. Ванька пересел ко мне на кровать, дружески саданул кулаком в живот:
– Да не кипешись, может, все с девчонкой обошлось. Слушай, я не догоняю, почему сейчас не можешь ее видеть?
– Потому что меня пару дней на капельнице держали, вот почему! – воскликнул я со злостью на собственную беспомощность. – И сейчас каждый день дают таблетки, еще те, что в прошлой больнице выписали. Мать в оба глаза следит, чтобы я их глотал. Она думает, все случилось из-за того, что я не пил эти чертовы таблетки. И даже если я найду способ их не пить, придется ждать несколько дней, пока организм не очистится. Только после этого я смогу увидеть Иолу. Если… если она еще жива.
– А увидишь? – продолжал пытать меня Ванька. – И вы все-таки встретитесь. Будете действовать по ее плану?
– Ну, наверное, – ответил я. – Другого-то нет.
– Бредятина, нельзя так делать! – горячо вскричал Разин.
Я даже подскочил от изумления.
– Почему нельзя, Вань? Кроме всяких профессоров нам точно никто не поможет.
– Чушь! Ты сам сказал, что такого никогда в мире не было, так? Конечно, я всякие там научные книжки не читаю, но и не дурак, понимаю: если бы такое хоть разок случилось, то все бы знали, а американцы фильм бы сняли. В общем, эти профессора только запрут вас в какой-нибудь тайной больнице и будут всякие опыты делать. А потом еще сообщат вашим родителям, что вы на фиг померли, и будете вы там до старости… во сне общаться. Как тебе это?
Да, надо признать, Ванькины слова мне не понравились. Уж очень смахивали на правду. Удивительно, что такая мысль пришла в голову моему другу, а не всезнайке Иоле. Интересно, что бы она сказала, услышав эту пламенную речь? Наверняка обозвала бы Ваньку идиотом и послала куда подальше.
Разин смотрел на меня так требовательно, словно ждал, что я прямо сейчас решительно откажусь от планов обратиться за помощью к ученым. Странно, с чего бы его так разобрало? Я хотел спросить об этом, но в этот момент в комнату заглянула вернувшаяся из магазина мать и спросила:
– Мальчики, вы что так раскричались?
Ванька здорово смутился, съежился и ответил почти шепотом:
– Да это я так… про школу рассказываю.
Вскочил и попятился к двери со словами:
– Я, это, пойду, наверное. Меня типа ждут. Давай, Алёха, поправляйся, я на днях еще забегу.
Через пару дней я категорически отказался валяться в кровати. Пусть лучше меня отправят в больницу, чем таращиться весь день в потолок и сходить с ума от тревоги. Все мои попытки потихоньку выплевывать лекарство с треском провалились под пристальным материнским взором. Я по-прежнему не знал, что произошло с Иолой. Ванька больше ко мне не приходил, и вообще никто не навещал. Ясно, что в глазах всех я был распоследним психом, к которому и приближаться опасно. Раз я спросил у матери, когда мне можно будет выходить на улицу, а она посмотрела на меня страдальческим взглядом и сказала:
– Если хочешь, я сейчас доварю суп, и мы куда-нибудь сходим.
Стало ясно, что на улицу одного меня ни за что теперь не пустят. Я молча поплелся в свою комнату. Но еще через несколько дней мне так захотелось на улицу, что я был готов согласиться на материнские условия.
– Мам, может, пройдемся? – предложил я, краснея. Как младенец какой-то, честное слово!
Мама тут же прекратила разделывать курицу, засунула тушку в холодильник и сказала, тщательно притворяясь веселой:
– Я буду готова через десять минут. Куда хочешь сходить?
– Да мне все равно…
Только бы подальше от опостылевшей комнаты, ставшей тюрьмой.
– Тогда, если не возражаешь, дойдем до магазинов в центре, поищем Кире подарок на день рождения.
Я сначала скривился, но подумал, что так даже лучше – хоть какая-то цель, и мама отвлечется.
Мы уже выходили из квартиры, когда я почти лоб в лоб столкнулся с Тасей – она стояла на площадке и тянулась к нашему звонку. Я покраснел и попятился.
– Тася! – воскликнула мама, как мне показалось, удивленно. – Пришла навестить? А мы собирались за подарком для Киры, но…
Она обернулась и посмотрела на меня. Очень пристально, будто спрашивала, может ли она хоть чуточку доверять мне.
– Да, пожалуй, останусь, поболтаю с Тасей, – кивнул я.
Мама все еще медлила. Ей не хотелось откладывать поход за подарком, и еще меньше хотелось показать Тасе, что она боится оставить меня без присмотра. Она ведь не могла попросить ее, как Ваньку, побыть со мной до ее возвращения. Хоть такие-то вещи мать понимала! Поэтому и психовала, но в конце концов все-таки решилась: