Девочка, которую нельзя. Книга 2
Шрифт:
Ложь, вот что. Он просто врёт мне. Опять.
Мороз сказал: «Ты можешь начать ему сочувствовать, но это будет именно то, чего он от тебя добивается»
Ну да. Что есть, то есть. Сочувствую.
«Ты можешь даже влюбиться в него» — сказал Мороз.
Ну что ж. Тут вообще без комментариев.
«…Но это и будет его тактика»…
Твою мать, Гордеев. Ну почему ты такой гад?
А плед укутывал. И ночь в кои-то веки была безмятежно спокойной. Потому что рядом снова был ОН.
«Но я тебя им не отдам!»
А вдруг и правда —
ТАКТИКА.
Боже, ну как тут разобраться?!.
Очнулась от полудрёма, когда машина вдруг заглохла. Настороженно прислушалась. Игнат разложил своё кресло и с усталым выдохом откинулся назад. Это заставило улыбнуться: несгибаемый солдатик согнулся. Потому что ни фига не оловянный. Живой.
На улице чуть брезжил рассвет, даже одиноко пиликала какая-то ранняя пташка, но было ещё темно. Я прислушивалась к дыханию у себя под боком и снова разрывалась от сомнений — верить? Не верить? И понимала, что, кажется, не в состоянии мыслить трезво, а просто снова позорно поддаюсь его чарам.
Тактике.
А Игнат вдруг коснулся моих волос, осторожно заправил прядь за ухо. Я не шелохнулась, но словно рухнула в пропасть с мурашками! Они щекотали горячими искрами, проникая куда только можно… и куда нельзя. Поджигая и увлажняя. Игнат же просто убрал руку и наконец затих. Дыхание стало глубже и размереннее. Уснул.
«Ты можешь даже влюбиться в него — это и будет его тактика!»
Но в этом прикосновении было столько скрытой нежности! Тактически не оправданной, ни к чему не привязанной и совершенно бесцельной — ведь я-то в тот момент как бы спала!
Что чувствуют бабочки, летящие на пламя? Наверное, самое огромное в своей недолгой жизни счастье. А иначе не летели бы. Что чувствовала я? Дурой я себя чувствовала, вот что! Потому что ею и была. А иначе не потянулась бы украдкой, под пледом, не развела бы незаметно коленки. Не скользнула пальцами под помокревшие трусики…
Когда я почти подошла к пику, Игнат вдруг дёрнулся и проснулся. Встревоженно дыша, растёр лицо. Ругнулся. И вышел из машины. А я, испуганно осознавая, что если бы ему взбрело в голову поправить мой плед, то был бы упс… продолжила ласкать себя с удвоенным остервенением — чтобы успеть. Потому что остановиться сил уже не было.
Когда Игнат вернулся я как раз только-только кончила. Силой воли погасила последние волны сладких судорог, потянулась под пледом, оправляя подол юбки.
— Не спится? — глупый вопрос. Лишь бы заполнить неловкую паузу.
Игнат глянул на меня с прищуром довольного жизнью кошана, неторопливо вытер руки салфеткой.
— Наоборот. Очень даже хорошо вздремнул. А ты?
В его тоне мне послышался какой-то контекст. Словно… Словно он меня всё-таки спалил! Вспыхнув, отвела взгляд.
— Тоже. У тебя есть ещё салфетки? Я возьму?
После того как я вернулась из лесополосы мы снова поехали. И нужно было бы хотя бы спросить куда, но не хотелось. Мне было хорошо просто быть с ним рядом, просто довериться, просто чувствовать к нему то, что чувствую. Вопросы убили бы всё это на корню, мне же как никогда раньше хотелось жить! Здесь и сейчас. С ним. Ещё хотя бы полчасика.
Глава 11
Однако, сколько голову в песок не зарывай — задница всё равно снаружи. А значит, бессмысленно делать вид, что ничего не происходит.
— Ну и куда мы едем? — спросила я ближе к полудню.
Мы перемещались путано, не по трассе, а скорее объездными дорогами, часто даже грунтовыми, и названия мелких населённых пунктов мне ни о чём не говорили. К тому же, Гордеев явно не торопился. А иногда и вовсе останавливался поболтать со случайными местными. О чём? Да хрен его знает. Это же Гордеев.
— К морю.
— М. К Карибскому?
— Ну нет, пока просто Чёрное. На Карибы ты и сама скоро сможешь. Если захочешь.
— Ах да, совсем забыла, у меня же миллион долларов на счету в банке лежит! — язвительно поддакнула я. — Да и Жагровские объявили мне амнистию — об этом вчера по телеку сообщали. Ну тогда да, тогда хрен ли не слетать?
— Память у тебя девичья, — усмехнулся Игнат и затормозил возле очередного неприметного частного домика очередной неприметной деревушки. — Как у бабочки-трёхдневки. Выходим!
Во дворе было по-простому: какие-то доски в углу, старые оконные рамы, куски шифера. Огород с мясистыми красными помидорами размером с Гордеевский кулак, маленький курятник и летняя кухня под камышовой крышей. В воздухе запах навоза и припечённых солнцем яблок. Ленивая нега и умиротворение. Как когда-то давно в деревне у деда. Аж в носу засвербело от воспоминаний.
Пока Гордеев перетирал о чём-то с хозяином дома я паслась возле персиков. Наевшись от пуза, набрала полную бейсболку для Гордеева… Но, отчего-то смутившись вдруг, высыпала их тут же под деревом.
Глянула на мужиков — они как раз выходили за калитку, оставляя меня во дворе одну. Странно всё это. С одной стороны, у них явно были какие-то заранее обговорённые дела, а с другой — они совершенно не выглядели знакомыми раньше. Даже наоборот, при встрече мужик косился на Игната настороженным изучающим взглядом, да и разговор поначалу был сухим, будто дежурным.
Из-за забора долетел Гордеевский посвист:
— Малая, пора!
Я вышла и чуть не споткнулась на ровном месте: вместо опеля, на котором мы приехали сюда, у ворот стояла старенькая пятнаха с пятнами шпаклёвки по всему кузову. А наша машина выглядывала из полумрака распахнутого настежь гаража.
— Я бы сейчас с удовольствием сожрал двух-трёх слонов и одного бизона. — Вырулив на дорогу, поправил он зеркало заднего вида. — А ты?
— А я персиков наелась.
— Хм… А вот если бы у меня был персик… я бы с тобой поделился!