Девочка, которую нельзя. Книга 2
Шрифт:
— Так что, — ответил вопросом на вопрос Гордеев, — как мне выйти на Утешева?
— Чтобы его тоже случайно грохнули, и братва зашепталась, что Алиев причастен? Нет, уж, дорогой. Будем считать, что я не знаю, о ком ты говоришь, и вообще ничего не слыхал! Прости.
— Я не самоубийца, Тагир, чтобы с мухобойкой против танка переть. К тому же, у меня нет ничего личного к Утешеву. Но есть что предложить ему.
— Что именно?
— Ему понравится.
Алиев рассмеялся. Черная борода лопатой вздёрнулась к потолку, напряглись и прочертились раскачанные мышцы торса
— Мутный ты фраер, Гордей! И нашим, и вашим успеваешь. И главное, и те и другие довольны остаются. — Помолчал, буравя взглядом. — У меня нет выхода на Утешева, мамой клянусь! Я слишком для этого мелкий.
— Не прибедняйся, Тагир, ты пол-Москвы в узде держишь. Наверняка есть с кем законтачить.
Алиев, закинув ноги на столик с бухлом, спустил очки на глаза. Долго молчал, пожёвывая волосину с бороды.
— А с чего ты вообще взял, что он связан с Жагровскими? Те беспредел воротили, а этот — человек уважаемый, с кристальной репутацией. А может, ты и не под Жагровских тогда рыл, а под него? И может, нет у тебя сейчас никаких тёрок с конторой? Снова играешь, Гордей? За дурака Алиева держишь?
— Наоборот, уважаю, потому и пришёл. А насчёт конторы — сам проверь, уверен, коны у тебя остались.
— Ну допустим. А твой-то интерес в чём? Зачем тебе господин У?
— Это личное.
Алиев оскалился в понимающей ухмылке:
— Крышу от своих ищешь? Всё-таки прищемили? А ведь я ещё когда тебя к себе звал! А ты отказался, гордый…
Гордеев поднялся.
— Ладно, я понял. Но если вдруг вспомнишь такого Утешева и случайно узнаешь, как на него выйти — буду благодарен. — И уже на выходе остановился. — Кстати, слыхал что-нибудь о том, что Череп якобы жив на самом деле?
— Череп, это тот, который под Жагровскими ходил, и который бабу твою грохнул? Нет, не слыхал ничего такого. А что, в самом деле живой?
— Да если бы я знал, я б его лично… — хрустнув кулаком, Гордеев провёл большим пальцем по горлу. — Ладно, я ещё недели полторы в Москве, буду рад, если снова увидимся. По существу вопроса.
— Погоди! Ты, говорят, теперь дочку Черепа шпилишь? Что знаешь о том, зачем он на неё такую грандиозную охоту устроил?
Гордеев пожал плечами:
— Самому интересно.
— Потому и шпилишь?
Гордеев расслабленно рассмеялся.
— Подумай о моём вопросе, Тагир. Я в долгу не останусь.
Душное, мерцающее, бьющее басами по ушам нутро клуба выплюнуло Гордеева через служебный ход на заваленный коробками и поддонам двор. Сыпал снег, оглушающей тишиной висела ночь. Кивнув на прощание безопаснику Алиева, Гордеев вдохнул полной грудью и направился пешком вниз по улице.
Минут через сорок вошёл в двери неприметного хостела, оттуда к своему койка-месту. Вынул из сейфа сумку с вещами и отправился в душ.
Смыв с себя кабачный угар и запах голых тёлок, переоделся в обычные шмотки, те самые, которые покупал на прошлой неделе вместе со Славкой. Надевая, закрыл глаза — рубашка пахла ею. Не объяснить толком, потому что это не парфюм и не косметика. Просто невнятный тонкий аромат, от которого перед глазами тут же ярко всплывает образ…
Мотнув головой, открыл глаза. Это всё лирика, не имеющая отношения к делу. А вот разговор с Алиевым порадовал. Гордеев знал, что у того действительно нет прямого выхода на Утешева, слишком мелок. Но всё, что нужно было сказать — сказано. Кому надо, тот услышит. Остаётся ждать и наслаждаться затишьем перед большой охотой.
…Затишье мирно сопело, уткнувшись носом в подушку. На дорогу от хостела до гостиницы, у Гордеева ушло почти два часа. Он даже успел вздремнуть в такси и был теперь довольно бодр, но разомлевшее, парное Славкино тело под одеялом — словно кумар дурман-травы: стоит вдохнуть, и ты попал.
На ходу скидывая одежду, нырнул в тёплый кокон, к манящей сладости своей девочки. Накинулся, жадно подминая под себя, вдавливая её животом в постель, выцеловывая шею, плечи и спину. Протискиваясь в узкое, приветливо влажное лоно, дурея от её доступности, податливости.
Как малолетка, шмалящий тайком соседскую коноплю — он не мог ни остановиться уже, ни делать этого открыто. Но когда никто не видел… Когда Славка ещё туго соображала спросонья, он позволял себе и нежность, и даже беззвучный шёпот в её волосы: «девочка моя любимая… сладкая моя… единственная…» Подобным глупостям не было больше ни места, ни момента в его жизни. Да и эти урывки, по сути, — лишь медленное самоубийство. Он это понимал, но остановиться уже не мог. Как и не мог уже остановить лавину, которая неслась на них со страшной скоростью, предрекая близкий конец такому короткому и нежданному, словно сворованному у злодейки-судьбы счастью…
Глава 25
— Слав! — выдернул меня из глубокого расслабленного сна голос. — Славка, подъём!
Я открыла глаза и упёрлась взглядом в сосредоточенное лицо Игната.
— Полминуты на сборы!
Кинув что-то на постель, он метнулся в прихожку, а я растерянно схватилась за то, что он кинул, но даже не успела ничего понять, как Игнат приглушённо выругался от порога и, влетев в комнату, рванул меня за руку:
— Бежим!
Мы выскочили из номера и в дикой суете, заметались от двери к двери, которые Игнат пытался открыть целым веером карт-ключей в руке. За углом коридора громыхнула ведущая на этаж дверь, послышался топот. По ощущению — там была целая толпа сохраняющих тревожное гробовое молчание мужиков в тяжёлых ботинках.
Один из замков пикнул, и мы с Игнатом провалились в тёмное нутро пустого номера.
— Тихо! — шёпотом приказал Игнат и приник к глазку.
Топот пронёсся мимо.
— Две минуты, от силы три… — скорее самому себе, чем мне сообщил Игнат, и кинулся к окну.
Не отдёргивая тюля, выглянул на улицу. Выругался. Рванул в смежную комнату, распахнул дверь на лоджию.
Все лоджии этой стороны здания соединялись между собой проходами, запертыми красивыми узорчатыми решётками. Я ими всегда любовалась, и думала, как здорово придумано — и пространству остаётся воздух, и никто чужой не проберётся… Но сейчас эти решётки не пускали нас, словно замкнув в клетке, и от этого накатила паника.