Девочка, которую нельзя. Книга 2
Шрифт:
Однако ни в ближайшие часы, ни в ближайшие сутки она так и не пришла. Не пришла и на вторые, и на третьи. И можно, нет, нужно было искать выход — пока не сел заряд телефона, и каменный мешок не погрузился в полную тьму, пока где-то поблизости наверняка работают спасатели… И Гордеев пытался. Наступая на покалеченную ногу слегка боком, чтобы не так одуряюще стреляло болью, из последних сил ворочал камни, расчищал проходы, где ползком, где на четвереньках исследовал ближайшие лазы, до одури выбивал S.O.S. камнем об стену… Бесполезно. Слишком глубоко провалились. Нужно было искать путь наверх, но Гордеев не мог. Просто потому, что не мог оставить здесь неподвижного
Вода важнее еды. Поэтому, с трудом перетащив сюда Утешева, Гордеев продолжил ждать спасения.
На пятые, шестые и седьмые сутки помощь тоже не пришла. Зато стало окончательно понятно, что Утешев издыхает. И если уж нельзя было этого избежать, то необходимо было хотя бы сделать всё, чтобы тот не сдох понапрасну.
Что-то, выплывая из забытья, он рассказывал сам. Для чего-то Гордееву приходилось применять силу. Вернее, боль, ведь только она безотказно действует даже на издыхающих — кому как не Гордееву это знать?
Имена, места, даты, пароли и явки — он забивал мозг информацией, бесконечно перепроверяя её дополнительными вопросами и получая максимально полную, насколько это только было доступно Утешеву, картину организации работы международной сети биолабораторий…
Утешев пережил заряд своего телефона всего на полчаса. И Гордеев остался совсем один. Один в кромешной тьме и удушливой подземельной сырости. Один с бесценной информацией, и практически без надежды на спасение. С переломом, а то и частичным раздроблением стопы и пулевым в бедро. Без еды. Без сил. Но с упрямым намерением выжить.
Уползать от воды было и глупо, и опасно. Сидеть на одном месте — бесперспективно. Однако, и ползти — куда? В темноте он заблудится уже на следующем же повороте. А так — есть хотя бы мизерный шанс дождаться помощи. И он, в полной тьме вытолкнув труп Утешева из пещеры наружу, остался. И впервые в жизни неумело взмолился Богу. Не за себя — за успешный исход операции. И за Славку.
Как неистово он за неё молился! А при мысли о том, что она, возможно не выбралась из-под обвала, выл. Звук метался между камнями и гас отголосками эха. А разум подкидывал новые варианты — а что, если она, как и он, сидит сейчас в каком-нибудь каменном мешке, одна, без еды и воды, в полной тьме и отчаянии?..
Иногда слышал, как она зовёт его. Слышал! Вскакивал на четвереньки, жадно ловя остатки призрачного эха… И звал сам. До хрипоты, до бессилия… Пока не забывался очередным полубредовым сном.
Сколько прошло времени? Он не знал. Последние силы иссякали, сухим жаром пекло губы и глаза, нога отнималась от самого паха, и, казалось, конец всему этому только один — вслед за Утешевым. Но однажды гора загудела, отдаваясь вибрацией по измученному телу… Гордеев подумал, что это очередной обвал. Или поисковые работы? Впрочем, чем бы это ни было, оно так и осталось где-то там, далеко. Здесь же всё было неизменно — темно, душно и на грани возможного.
А ещё через какое-то время он вдруг очнулся от воды на лице. Рванулся, понимая, что тонет… Воды было по колено, и она быстро прибывала. Похоже, последний обвал перекрыл протоку какой-то подземной реки, и единственным её бассейном стала эта пещера.
Уже по пояс в ледяной воде, превозмогая боль и дикое головокружение ощупывал стены в поисках выхода, но он словно растворился в кромешной тьме. Когда воды стало по грудь — отчаялся. Когда набралось по шею — разозлился и продолжил. А когда стало заливать нос — полез вверх.
Тело подводило бессилием, раненная нога — болью. Но упрямство толкало вперёд, пока руки не наткнулись вдруг на расщелину. Куда она вела? Была-ли выходом или тупиком, который скоро тоже зальёт? Гордеев не знал. И лишь буркнув короткое: «Господи, ты знаешь, что делать» — пополз.
Проход был извилистый и бесконечно-длинный. Иногда в нём можно было уверенно встать на четвереньки, а иногда даже длины руки не хватало, чтобы нащупать потолок. Но чаще это был всего лишь грёбанный узкий разлом, такой тесный, что приходилось ползти на животе, местами намертво застревая и отчаиваясь, но находя в себе упрямство продираться сквозь скалы и двигаться дальше. Но главное — уклон тоннеля явно вёл вверх. И это вселяло надежду.
Однако закончилось всё очередной погружённой в полную тьму, тишину и пустоту пещерой. И единственное, что изменилось точно — теперь Гордеев остался ещё и без воды.
И всё же отчаянная борьба за жизнь дала импульс. Сидеть на месте опасаясь заблудиться смысла больше не было, и поэтому он пополз дальше. К Славке. Просто решил для себя: «Если выберусь я, значит и с ней всё хорошо» И это окрыляло даже больше любой молитвы, потому что Бог — это где-то там, а Славка…
Вспоминал как видел её в последний раз. Не там, в кухне, а чуть позже, издалека, когда её, бесчувственную, выносили из подъезда и запихивали в машину… И сердце прошивало разрядом. Как, когда и почему эта девочка стала для него ВСЕМ? И как жить теперь в этой кровящей пустоте, которая, он знал уже точно, больше никогда и никем не заполнится?
И ведь в какой-то момент он даже чуть не смалодушничал. Не операцию похерил, конечно, но написал длинное письмо Славке. Письмо, которое она должна была получить когда-нибудь потом, когда лично для неё всё закончится и успокоится.
Письмо-признание. Письмо-правда. Длинное-длинное и путанное-путанное. Он же обещал, что однажды всё расскажет? Вот он и рассказывал — о долге, о цене, о том, какая Славка боец и молодец… А потом перечитал и обалдел: всё письмо оказалось лишь о его любви. Длинно-длинно и путанно-путанно. И так глупо, но так искренне. Настоящая исповедь грешника, влюбившегося в своего ангела. Может поэтому, ещё только дочитывая, он уже знал, что сделает с письмом дальше. И с письмом, и с дневником, и с этой огромной ошибкой — посягнуть на девочку, которую нельзя. Ему нельзя. Потому что он умеет лишь делать больно, а она заслуживает счастья и покоя…
И вот теперь он полз в кромешной тьме куда-то, куда вело сердце, понимая, что оно может вести лишь к ней, но заранее зная, что уж к ней-то он больше точно не сунется… Но обещая ей, что во что бы то ни стало выберется из проклятой горы и доведёт до конца Дело. Чтобы такие как она девочки жили спокойно со своими мальчиками, детишками, родителями, друзьями и близкими. И пусть они никогда не узнают, что на страже их безопасности стоит кто-то ещё кроме полиции и Бога — какие-то циничные и глубоко бесчеловечные типы, не только ставящие на кон меньшее ради большего, но и имеющие наглость решать, что есть что. Это даже хорошо, что никто о них не узнает — так будет спокойнее всем. Но это не отменяет их долга идти до конца. Даже если этот «конец» из сверх миссии неожиданно сужается до точки в глазах смотрящего — простой девчонки, достойной простого счастья…