Девочка-мечта
Шрифт:
Офигеть, Гордеев, вот это подгон на двадцать третий День рождения! Такого мне точно никогда не дарили…
– Там с капусткой и с картошечкой, сынок, – улыбается мне этот божий одуванчик, а я ей и, чтобы не обидеть бабульку, все-таки откусываю небольшой кусочек. Да так и прикрываю блаженно глаза.
Через две минуты пирожков нет, да и я только сейчас понял, что был голоден как волкодав.
В половине одиннадцатого вечера я все-таки попадаю в подъезд, поднимаюсь на третий этаж и стучусь в нужную квартиру. И она там –
А потому я тупо сажусь на лестничный пролет и принимаюсь ждать.
За ребрами ломит и дышать чертовски тяжело. Душа моя медленно, но верно исходит трещинами.
Нет, я ни на что особо не надеялся лично для себя в этот чертов день, но Арину поздравить мечтал. Да! Подарки выбирал от всего своего влюбленного глупого сердца, нужные слова репетировал и надеялся сказать, хотя бы не все, но парочку. А не отделаться жалкой смской.
Без пятнадцати двенадцать получил сообщение от Ветрова:
«Ну как?».
И тут же ответил:
«Никак».
Стиснул зубы, а потом решил, что не сахарный, не растаю, а значит смогу до самого утра досидеть, пока ее дверь не откроется, а уж там…
Не знаю, но я все равно, хочет она того или нет, поздравлю ее с праздником. Ведь лучше поздно, чем никогда…
Правда же?
Без пяти двенадцать за ее дверью послышались тихие шаги, замерли за дверью и вдруг замок щелкнул и провернулся.
А я резко поднял голову и уставился на девушку в простом домашнем халатике, с распущенными длинными волосами по плечам и самыми грустными глазами на свете.
– Арина, – прошептал я.
– Гордеев, – обвинительно ткнула она в меня пальцем, – ты совсем ошалел? Ты чего тут расселся, а? Перед соседями меня позоришь…
Ошалел?
Х-м-м, нет, моя дорога, пока не ошалел, но скоро обязательно сделаю это…
И решительно встал на ноги.
Глава 50
POV Арина
Рейс Москва-Тюмень. И я в кармане до боли сжимаю ключи от бабушкиной квартиры. Она мне ее после смерти завещала, уповая на то, что я ее просто так не продам, как ненужный балласт, в отличие от моего отца.
И вот теперь я лечу туда, в надежде зализать все свои раны.
Глубокие. Рваные. Загноившиеся.
Но я сама дура. Запустила, планомерно посыпая их солью и тленом. И ничего теперь плакать. Бессмысленно.
Вот только слезы не удержать. Они текут беспрерывным потоком, подбородок, то и дело, дрожит от обиды на себя и на весь этот жестокий, несправедливый мир. Прячу зарёванное лицо, прикусываю кулак со всей силы, чтобы, не дай Бог, не издать ни малейшего звука, и прислоняюсь лбом к прохладному иллюминатору.
Где-то там остался Он.
Красивый до боли, любимый как никто и никогда. И жестокий!
Господи! Ну зачем я его встретила? Зачем вернулась, дура набитая, и снова как в омут
Пусть бы и дальше считал меня холодной, расчётливой сукой. И гордость была бы еще жива, а теперь я лишь одна из бесконечного списка его побед. Галочка! Использовал и выкинул за ненадобностью, очевидно, опасаясь, что я, как тупая влюбленная кукла, буду бегать за ним и выпрашивать добавки с щенячьим восторгом в глазах.
Не буду.
И никогда не позволю себе забыть то чувство беспомощности и испепеляющей боли, когда он просто ушел. Бросил меня использованную. И ни слова не сказал, будто бы я не женщина, а кусок бездушного пластика.
Да только я все чувствую!
Агония нон-стоп…
Самолет сел ранним утром. На улице льет как из ведра. Видимо, погода полностью со мной солидарна. Но на душе становится еще муторнее. До такой степени, что хочется лечь и сдохнуть, а дальше хоть трава не расти. Правда, вопреки всему, я заставляю себя вызвать такси, а потом и поехать по нужному адресу. Туда, где раньше бабушка встречала меня ажурными блинчиками и вареньем из крыжовника.
Где пахло домом и счастьем.
Сейчас же здесь гуляют лишь призраки прошлого, и мебель накрыта белыми простынями. Вот так бы и мне укрыться от своих, выворачивающих сознание, воспоминаний. Да только в жизни так просто не бывает.
Нужно заставлять себя, каждый день подталкивать, пинать, если понадобиться, чтобы выползти из этого тухлого болота под именем «неразделенная любовь». И днем мне казалось, что я неплохо справляюсь и вспоминаю Гордеева не так уж и часто, всего лишь пару десятков раз в час. А потом наступала ночь и воспоминания, как ядовитые пчелы жалили меня до тех пор, пока я не срывала голос от жалобного плача.
Долбанный день сурка.
Найденная на скорую руку работа тоже не приносила удовольствия. Безжизненный робот, набор программ и не более – вот она новая я. Еще и отец узнал мой тюменский номер и решил донести до меня какой я безответственный у него ребенок.
– Это что еще за выкрутасы, Арина? Почему не предупредила, что уезжаешь?
– Потому что не захотела, – честно выдала я.
– Кто обидел? – почти зарычал в трубку, а я грустно улыбнулась.
– Пап, мне пора идти, – оставила я его без ответа.
– Я прилечу сегодня вечером. Поговорим, – не вопрос, простая констатация фактов.
– Я тебе буду не рада, – без обиняков доложила я.
– Ну так же нельзя, дочка, – почти нежно произнес он и у меня тут же жалобно задрожал подбородок.
Ах, если бы он хоть однажды был мне опорой. Может быть тогда я не наделала столько ошибок. Не выросла такой махровой идиоткой. И нет, я его ни в чем не обвиняла, просто я так устала быть одной. А теперь что я ему скажу? Мы абсолютно чужие люди и говорить уже не о чем. Совершенно…