Девочка на шаре
Шрифт:
…И началась длиннющая неделя, и я ел, учился, вставал и ложился спать, играл и даже дрался, и всё равно каждый день думал, когда же придёт воскресенье и мы с папой пойдём в цирк, и я снова увижу девочку на шаре, и покажу её папе, и, может быть, папа пригласит её к нам в гости, и я подарю ей пистолет-браунинг и нарисую корабль, идущий на всех парусах.
Но в воскресенье папа не смог идти. К нему пришли товарищи, они копались в каких-то чертежах, и кричали, и курили, и сидели допоздна, я после них у мамы разболелась голова. И папа сказал мне, когда мы убирались:
– В следующее воскресенье, даю клятву Верности и Чести.
И я так ждал следующего воскресенья, что даже не помню, как прожил ещё одну неделю. И папа сдержал своё слово, он пошёл со мной в цирк и купил билеты во второй ряд, и я радовался, что мы так близко сидим, и представление началось, и я начал ждать, когда появится девочка на шаре. Но человек, который объявляет, всё время объявлял разных других артистов, и они выходили и выступали по-всякому, но девочка всё не появлялась. А я прямо дрожал от нетерпения, мне очень хотелось, чтобы папа увидел, какая она необыкновенная в своём серебряном костюме с воздушным плащом и как она ловко бегает по голубому шару. И каждый раз, когда выходил объявляющий, я шептал папе:
– Сейчас он объявит её!
Но он, как назло, объявлял кого-нибудь другого, и у меня даже ненависть к нему появилась, и я всё время говорил папе:
– Да ну его! Это ерунда на постном масле! Это не то!
А папа говорил, не глядя на меня:
– Не мешай. Это очень интересно! Самое то!
Я подумал, что папа, видно, плохо разбирается в цирке, раз это ему интересно. Посмотрим, что он запоёт, когда увидит девочку на шаре. Небось подскочит на своём стуле на два метра в высоту.
Но тут вышел объявляющий и своим глухонемым голосом крикнул:
– Ант-рра-кт!
Я просто ушам своим не поверил! Антракт! А почему? Ведь во втором отделении будут только львы! А где же моя девочка на шаре? Где она? Почему она не выступает? Может быть, она заболела? Может быть, она упала и у неё сотрясение мозга?
Я сказал:
– Папа, пойдём скорей узнаем, где же девочка на шаре?
Папа ответил:
– Да, да! А где же твоя эквилибристка? Что-то не видать! Пойдём-ка купим программку!..
Он был весёлый и довольный. Он оглянулся вокруг, засмеялся и сказал:
– Ах, люблю… Люблю я цирк! Самый запах этот… Голову кружит.
И мы пошли в коридор. Там толклось много народу, и продавались конфеты и вафли, и на стенах висели фотографии разных тигриных морд, и мы побродили немного и нашли наконец контролёршу с программками. Папа купил у неё одну и стал просматривать. А я не выдержал и спросил у контролёрши:
– Скажите, пожалуйста, а когда будет выступать девочка на шаре?
Она сказала:
– Какая девочка?
Папа сказал:
– В программе указана эквилибристка на шаре Т. Воронцова. Где она?
Я стоял и молчал.
Контролёрша сказала:
– Ах, вы про Танечку Воронцову? Уехала она. Уехала. Что ж вы поздно хватились?
Я стоял и молчал.
Папа сказал:
– Мы уже две недели не знаем покоя. Хотим посмотреть эквилибристку Т. Воронцову, а её нет.
Контролёрша сказала:
– Да она уехала… Вместе с родителями… Родители у неё – «Бронзовые люди – 2 Яворс». Может, слыхали? Очень жаль… Вчера только уехали.
Я сказал:
– Вот видишь, папа…
Он сказал:
– Я не знал, что она уедет. Как жалко… Ну что ж… Ничего не поделаешь…
Я спросил у контролёрши:
– Это, значит, точно?
Она сказала:
– Точно.
Я сказал:
– А куда, не известно?
Она сказала:
– Во Владивосток.
Вон куда! Далеко. Владивосток. Я знаю, он помещается в самом конце карты, от Москвы направо.
Я сказал:
– Какая даль.
Контролёрша заторопилась:
– Ну идите, идите на места, уже гасят свет!
Папа подхватил:
– Пошли, Дениска! Сейчас будут львы! Косматые, рычат – ужас! Бежим смотреть!
Я сказал:
– Пойдём домой, папа.
Он сказал:
– Вот так раз…
Контролёрша засмеялась. Но мы подошли к гардеробу, и я протянул номер, и мы оделись и вышли из цирка. Мы пошли по бульвару и шли так довольно долго, потом я сказал:
– Владивосток – это на самом конце карты. Туда, если поездом, – долго проедешь…
Папа молчал. Ему, видно, было не до меня. Мы прошли ещё немного, и я вдруг вспомнил про самолёты и сказал:
– А на «Ту-104» за три часа – и там!
Но папа всё равно не ответил. Он молча шагал и крепко держал меня за руку. Когда мы вышли на улицу Горького, он сказал:
– Зайдём в кафе «Мороженое». Смутузим по две порции, а?
Я сказал:
– Не хочется что-то, папа.
Он сказал:
– Там подают воду, называется «Кахетинская». Нигде в мире не пил лучшей воды.
Я сказал:
– Не хочется, папа.
Он не стал меня уговаривать. Он прибавил шагу и крепко сжал мою руку. Мне стало даже больно. Он шёл очень быстро, и я еле-еле поспевал за ним. Отчего он шёл так быстро? Почему он не разговаривал со мной? Мне захотелось на него взглянуть. Я поднял голову. У него было очень серьёзное и грустное лицо.
Друг детства
Когда мне было шесть или шесть с половиной, я совершенно не знал, кем же я в конце концов буду на этом свете. Мне все люди вокруг очень нравились и все работы тоже. У меня тогда в голове была ужасная путаница, я был какой-то растерянный и никак не мог толком решить, за что же мне приниматься.
То я хотел быть астрономом, чтобы не спать по ночам и наблюдать в телескоп далёкие звёзды, а то я мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы стоять, расставив ноги, на капитанском мостике, и посетить далёкий Сингапур, и купить там забавную обезьянку. А то мне до смерти хотелось превратиться в машиниста метро или в начальника станции и ходить в красной фуражке и кричать толстым голосом: