Девочка. Книга вторая

Violator Aka Dave Gahan Admirer

Теперь, погрузившись с головой в Солярис, я слышала плеск волн и отзвуки его течения. Создавалось ощущение, будто Океан позволил мне приложить ухо к своей груди и почувствовать его дыхание, биение сердца, шумный ток крови в его венах.

Грудную клетку уже начало жечь от нехватки воздуха, но я не торопилась выныривать. Мне так хотелось еще немного пообщаться с Солярисом и показать Ричарду мой удавшийся контакт с водой, что я держалась из последних сил, распластавшись морской звездой на поверхности. Внезапно Барретт потянул за трусики вверх, и я, непроизвольно дернувшись,

вынуждена была вынырнуть.

Смахивая мокрые волосы с лица, я глубоко дышала и смотрела на Ричарда.

— Я сделала всё правильно? У меня получилось? — наконец спросила я, восстанавливая дыхание.

— Ты хорошо держишься на воде, — кивнул мой учитель.

Обрадованная, что мой мужчина дал мне первый урок плавания, что у меня все получилось и мне выставили высший балл, я пришла в неописуемый восторг.

— Ура! — ликовала я от радости. — Спасибо! Спасибо! Спасибо! Ты научил меня общаться с Солярисом! — опираясь на его предплечье, подпрыгивала я, расплескивая воду в разные стороны.

Барретт участия в моей эйфории не принимал, и лишь молча контролировал мои спонтанные движения, крепко сжимая затылок теплой ладонью. Наконец, когда мои эмоции немного поутихли, я вспомнила его совет и с интересом спросила:

— Ты тоже считаешь, что Океан живой?

— Нет. Это законы физики.

— Тогда почему ты мне советовал использовать методику контакта с живым?

— Мой совет был основан на твоем видении мира.

Я внимательно изучала его темные глаза и понимала, что он имел в виду.

— Ну да… Если бы ты начал объяснять мне законы физики, я бы не перестала бояться глубины… — вздохнула я и посмотрела на бескрайнюю, поблескивающую на солнце, синюю гладь.

Вспомнив наш диалог с Океаном, я была в корне не согласна с "видением мира" Ричарда и сейчас, как никогда, желала защитить живую сущность Соляриса.

— Нет, Океан живой, — упрямо возразила я, но Ричард продолжал внимать безмолвно.

Я нахмурилась и, смахнув мокрую прядь, выбившуюся из косы, серьезно посмотрела на Ричарда, готовая выставить в защиту Соляриса новые доводы.

— Это правда! Я чувствую Его энергетику, а Он чувствует мою!

— Малькам видней, — внезапно произнес Барретт и иронично скривил уголок рта, рассматривая меня сверху вниз.

— Это несправедливо! — возмутилась я. — Я не…

Но Барретт, больно сжав мой затылок, внезапно подхватил меня под попу и тихо скомандовал "глубокий вдох". Понимая, что меня сейчас утащат под воду, хочу я того или нет, я набрала в грудь воздуха, и через мгновение мы нырнули в глубину.

Зажмурившись, я уткнулась в плечо Ричарда и крепко обвила его торс ногами, чувствуя макушкой стремительное движение воды и потрескивание в ушах от нарастающего давления. К счастью это было неглубокое погружение — не прошло и полминуты, как мы вынырнули, и Барретт, лежа на спине, поплыл к берегу.

Я лежала на полотенце под раскидистой пальмой и наблюдала, как колышутся исполинские ветви, словно опахала, созданные природой специально для нас. Ричард сидел рядом, по-мужски подогнув колени, и казалось, мой Киборг выключился на перезагрузку.

На

мне была майка, которую меня заставил надеть Барретт, в руках я держала бутылку "Fine" и наслаждалась тишиной и шумом прибоя.

Я перевела взгляд на "Limitless" — поблескивая темным с серебром боком в лучах солнца, она походила сейчас на лебедя с распростертыми крыльями, которые так и стремились прикоснуться к белому песку. Рассматривая вблизи ее грациозные совершенные линии, современный эргономичный дизайн, я тихо произнесла:

— На суше, с этими крыльями, она немного похожа на катамаран.

— Такая схема дает преимущество при движении на волне, — кивнул Барретт, — устойчивость значительно выше, чем в машине с фюзеляжным корпусом.

— То есть внизу — это корабль, а вверху — самолет… — сделала я вывод.

— Если нужно развить скорость или перескочить через препятствие, уходишь в самолетный режим, — пояснил он.

— Очень удобно. И много таких яхт в мире?

— Это военные разработки русских. Сейчас подобные машины на вооружении во многих странах.

— А в мирных целях такие яхты используют?

— На заказ.

И Барретт отвернулся к морю, давая понять, что разговор окончен и он хочет отдохнуть.

Я больше не стала задавать вопросов — определенно, он хотел оставить цивилизацию с ее бешеным ритмом и побыть наедине с собой. Мне нравилось, что в этом нашем безмолвии мы находили гармонию. Мне не нужны были слова, чтобы чувствовать себя счастливой рядом с Ричардом. А он, здесь и сейчас, был самим собой, без светской маски и мишуры цивилизации, и даже его бронированная непробиваемая энергетика казалась не такой жесткой. Я не искала в Барретте горячих страстей и женской романтики, скорее напротив, все это мне претило, я наслаждалась тем, что мой мужчина позволил мне быть рядом в минуты своего отдыха, он был естественен, и для меня это было бесценным, как откровение.

Подложив под голову руку, я украдкой рассматривала мощный затылок с розовой отметиной, рельефную спину со шрамами, но они совсем не портили Ричарда. Скорее напротив, как в известном афоризме, шрамы украшали моего мужчину-воина. И все же, от этих отметин войны исходила устрашающая энергетика — тяжелая, пропахшая порохом и потом, пропитанная грязью и кровью. Я мысленно рисовала линии между рубцами — начиная от лопаток, мой взгляд спускался вниз к пояснице, и я, составив череду строгих узоров, вздохнула.

— "Герника", — непроизвольно прошептала я, наблюдая получившуюся картину.

На мои слова Барретт едва заметно повернул голову и спросил:

— Причем тут Баски.

— Твои шрамы… — подбирала я слова, — это произведение искусства, нарисованное рукой Войны на теле Воина… Как картина Пикассо "Герника".

Барретт на это ничего не ответил, лишь повернул голову вперед и вновь погрузился в свою невесомость. Желая погасить темную энергию войны, исходившую от его шрамов, я протянула руку вперед и очень медленно, почти не касаясь, провела пальцами по шраму под правой лопаткой. Орёл тут же проснулся и грозно посмотрел на меня, но его хозяин остался неподвижен.