Девочки с острыми шипами
Шрифт:
Его вопрос удивляет меня.
– Потому что это один из самых лучших пансионов в стране. Исчерпывающее обучение светскому этикету. Элитная школа.
– Ладно… – соглашается он, явно не особо впечатлившись. – А твои родители? Их не беспокоит, что какой-то мужик тебя так хватает?
– Если я это заслужила – не беспокоит. Мои родители доверяют академии. И они очень умны. Мой папа руководит юридической фирмой, а мама занимается благотворительностью. В будущем она планирует участвовать в выборах.
Глядя куда-то в сторону, Джексон водит ботинком
– Ну да, ясно. Если она считает, что ты этого заслуживаешь, фиг ей, а не мой голос.
Не знаю почему, но я улыбаюсь. Мне почему-то нравится, как он себя ведет, нравится его резкость. Будто он говорит именно то, что думает. Заметив мою улыбку, он тоже смеется.
– Я выждал день, понимаешь ли, – добавляет Джексон. – Я беспокоился о тебе, не мог решить, что делать. Сначала я чуть не поехал за автобусом. Но Кви меня отговорил. Сказал, что нужно продумать план. Но я не мог ждать так долго, так что… вот я и явился. Ну, хоть какой-то план, а?
Я ценю его заботу. Он беспокоится обо мне иначе, чем академия. Кажется, для Джексона не важны мои манеры, прическа или макияж – он ни разу даже не упоминал о них.
– По-моему, хороший план, – говорю я и протягиваю ему пакет с конфетами. Он облизывает нижнюю губу, а затем достает еще одну шоколадку.
Хотя сначала я не могла решить, как мне лучше себя вести, непринужденные манеры Джексона помогают мне расслабиться. Солнце проникает сквозь облака и листву, освещая траву у моих ног. Я пересаживаюсь так, чтобы моя кроссовка попала в пятно света. Я всматриваюсь в лес, слушаю чириканье птиц. Тут и правда очень мирно.
– Не против поцелуя? – спрашивает Джексон.
Жар обжигает мое лицо, и, повернувшись к Джексону, я вижу, что он протягивает мне маленькую шоколадную конфету в серебристой обертке. Он улыбается, заметив мое смущение.
– Спасибо, – говорю я и беру конфету из его пальцев.
Джексон смотрит в сторону академии, на ее каменный фасад. Задерживается взглядом на зарешеченных окнах.
– Так значит, теперь там школа, – произносит он. – На вид здание не сильно изменилось, знаешь ли, разве что на дороге тот устрашающий знак поставили. С тем же успехом могли бы нарисовать на нем череп и кости.
– Погоди, – я распрямляю спину, – ты бывал тут раньше?
– Ага. Не в самом здании, а рядом. Еще до того, как тут все заросло. До того, как поставили забор.
– А когда в последний раз ты тут был? – восхищенно спрашиваю я.
Мысль о том, что Джексон раньше бывал в академии, приводит в меня в восторг. Внезапно кажется, будто у нас много общего, хотя на самом деле, вероятно, это не так.
– Четыре года назад. – Он старается не встречаться со мной взглядом. – Когда мне было четырнадцать. Я часто убегал из дома. Честно говоря, я натворил немало всякой хрени. Обычно я ночевал у Кви, но иногда его родители начинали беспокоиться, и тогда я понимал, что пора на время исчезнуть. Сделать вид, что я возвращаюсь домой. Вместо этого я находил старые здания или места, где можно поставить палатку. Но в итоге родители всегда выслеживали меня. Под конец дошло до суда. Меня приговорили к общественным работам, и я провел сотню часов – не преувеличиваю, – подбирая мусор на шоссе.
– А почему ты убегал из дома? – спрашиваю я.
Меня изумляет сама идея, что можно прятаться от родителей. Это кажется таким… неуважительным.
– Мой папа, – отвечает Джексон. – Мой папа был полным… – Он замолкает и снова смотрит на школу. – Мы не ладили, – поправляется он. – У нас были разные ценности. И мне не нравилось, как он обращался с моей матерью.
– А сейчас?
Джексон бросает на меня мимолетный взгляд и долго молчит, прежде чем ответить.
– А теперь нас осталось только двое, так что у нас нет выбора.
– Двое?
– Мама умерла, – поясняет он, нервно сглотнув, словно у него перехватило дыхание. – Ее не стало три года назад, и папочка быстро протрезвел.
Внезапно я чувствую укол боли в сердце. Никто из моих знакомых никогда не умирал.
– Мне так жаль.
– Верю, – отвечает он, поежившись. – И я понятия не имею, зачем я тебе только что это рассказал. Это было глупо. Прости.
Он отводит взгляд. Такой ранимый. С выражением боли на лице. Он явно не хочет об этом говорить.
Мы сидим молча и едим конфеты. Мы молчим, но при этом не чувствуем неловкости. Когда Джексон снова поворачивается ко мне, его лицо смягчается.
– Так что насчет тебя? – снова спрашивает он. – Ты здесь уже восемь месяцев. Как часто тебя отпускают домой?
– Никогда.
– Что? Ты просто… остаешься здесь?
– Да. Мы постоянно живем здесь. У нас интенсивная программа.
– Ты часто выбираешься наружу?
– Я? Нет, никогда. Но когда мы на территории школы, за нами следят не так усердно, как во время экскурсий.
– Но если вы не выбираетесь на волю, что же вы делаете? Я имею в виду в свободное время.
– Мы с девочками много болтаем, – отвечаю я. – Рассказываем истории. Делимся слухами. Иногда о мальчиках. – Я улыбаюсь.
– О мальчиках? – повторяет он, словно это что-то возмутительное. – Во множественном числе? Вы часто тут видите мальчиков?
– Ни одного. Поэтому мы о них и болтаем.
Он смеется.
– Я попаду в список?
– Уже попал, – серьезно говорю я. – Мы строили о тебе всякие предположения. Мне так не терпится рассказать им все, что я о тебе узнала. Ты восхитителен.
Джексон вздрагивает.
– Мена, могу я тебя кое о чем попросить?
Я утвердительно киваю.
– Не могла бы ты… я хочу сказать, не могла бы ты не рассказывать своим подругам всю эту историю о моей маме? – просит он. – Ни слова об этом, ладно? Это вроде как личное.
Я об этом не задумывалась, но его просьба мне понятна. Я не стану врать девочкам, но могу просто об этом не упоминать.
– Я не буду им рассказывать, – обещаю я, и Джексон благодарно улыбается.
Мы немного молчим, а потом он внезапно поворачивается ко мне, будто что-то вспомнив.