Девочки с острыми шипами
Шрифт:
Я прохожу через приемный покой, делаю еще один поворот и выхожу к задней лестнице, которая ведет к кабинету врача. Колено болит, но кровь засохла и теперь стягивает кожу. Дойдя до площадки второго этажа – коридор расширяется, потому что отсюда можно попасть в кабинеты еще нескольких учителей, – я останавливаюсь у кабинета врача, чувствуя, как напряглись мои плечи, и стучу в затянутое матовым стеклом окошко в двери.
– Входите, – добродушно откликается врач.
Я открываю дверь. Доктор Грогер сидит за столом, перед ним лежит несколько раскрытых папок. Белоснежные
– Ах… Филомена, – говорит он, но тут же замечает мое окровавленное колено.
Он быстро встает из-за стола, берет меня за руку и ведет меня к смотровому столу, застеленному клеенкой, усаживая на него. Затем доктор Грогер подкатывает поближе свой стул на колесиках и металлический передвижной столик. Усевшись передом мной, он поправляет очки.
– Что же ты натворила, моя дорогая? – спрашивает он добродушно, смачивая марлевую салфетку, чтобы очистить рану.
Я морщусь, ощутив укол боли, и доктор Грогер сочувственно выпячивает губы.
– Давай примем меры, – продолжает он, – мы же не хотим, чтобы остался шрам.
Доктор постоянно предупреждает нас насчет шрамов, напоминает, как сложно их устранить и как уродливо они выглядят.
У меня нет никаких шрамов. Ни одного. У Сидни есть маленький шрам в форме полумесяца на руке – в прошлом году она напоролась на кусок старой колючей проволоки, когда полола сорняки около ограды. Врач попытался починить все повреждения, но ему это не удалось. Хотя он уверял ее, что все не так плохо, Сидни по-прежнему немного стесняется. Я сказала ей, что, по моему мнению, шрам выглядит мило. Впрочем, он же не у меня. Может, о собственном шраме я бы не стала так говорить.
Покончив с обработкой ссадины, доктор внимательно рассматривает ее и измеряет с помощью металлического инструмента. Он записывает что-то в блокнот, а затем открывает металлическую коробку, стоящую на передвижном столике.
– А теперь сиди как можно спокойнее, – советует он отеческим тоном, похлопывая по моему колену своей холодной рукой.
Он открывает пакетик из фольги, в котором хранятся заплатки, и выбирает подходящего размера. Затем пинцетом помещает маленькую заплатку телесного цвета поверх моей раны и прижимает по краям, пока она не прилипнет. Он не торопится, стараясь сделать все максимально аккуратно.
Разместив лоскуток кожи на положенном месте, он улыбается мне, а затем берет со столика лампу для прогреваний. Он помещает ее над моим коленом, чтобы лоскут начал плавиться и надежно схватился. Красный свет – горячий, и мне немножко неприятно.
Я вздрагиваю от боли, и врач с преувеличенным сочувствием улыбается мне, а затем протягивает руку к столику и берет леденец без сахара. Я смеюсь и с благодарностью беру его.
– Ну, расскажи пока о вашей экскурсии, – произносит он, чтобы поддержать разговор, и перемещает красную лампу, чтобы закрепить другой уголок лоскута.
Я ощущаю, как в груди поднимается резкий приступ паники.
Я боюсь рассказывать ему, боюсь, что он начнет меня упрекать. Но я не могу соврать. К тому же он, скорее всего, уже знает. Я с трудом глотаю слюну и опускаю глаза в пол.
– Мы поехали в Федеральный цветник, – тихо начинаю я, – но нам пришлось уйти оттуда раньше из-за дождя.
– Федеральный цветник – чудесное место, – говорит он. – Там всегда можно приятно провести время.
Я согласно киваю, и доктор Грогер перемещает лампу к следующему углу лоскутка.
– А после цветника, – продолжаю я, обдумывая, что сказать дальше, – мы остановились на заправке, потому что некоторые девочки захотели в туалет. Я собиралась купить конфет.
Доктор закатывает глаза, подыгрывая моему признанию в нарушении правил. Затем он снова перемещает красную лампу.
– И? – спрашивает он, чуть понизив голос.
Он знает, что было дальше.
– Там был мальчик, – пристыженно говорю я.
Доктор выключает лампу. Он убирает ее от моего колена и ставит обратно на столик.
– О чем ты говорила с этим мальчиком? – Он берет тюбик с силиконовым гелем и намазывает немного на заплатку, а затем растирает его по всему колену.
– В основном о конфетах, – говорю я. – Но… когда смотритель Бозе пришел и сказал, что пора идти, я не послушалась сразу, – со стыдом признаюсь я.
– А как ты думаешь, почему ты не послушалась? – спрашивает он.
– Я хотела провести в магазине еще несколько минут.
Доктор Грогер вздыхает.
– Филомена, это на тебя не похоже, – говорит он. – Та Филомена, которую я знаю, всегда слушается. – В его голосе столько разочарования, что мне хочется расплакаться. – Уверен, что ты не хотела проявить неуважение, – добавляет он. – Но это было неподобающее для тебя поведение – болтать с незнакомцем, особенно с мальчиком, о котором мы ничего не знаем. Смотритель Бозе был прав, что скорректировал твое поведение.
Я киваю и говорю ему, что все поняла. С облегчением я замечаю, что он улыбается, а не сердится. Затем он снова похлопывает меня – на этот раз по бедру – и достает полоску лейкопластыря с блестками. Заклеив им лоскуток для красоты, он сообщает мне, что шрама не будет.
Я спрыгиваю со смотрового стола, стягиваю обертку с леденца без сахара, просовываю его между щекой и зубами. Наблюдаю за тем, как доктор Грогер делает записи в моей медкарте, каждые несколько секунд поправляя очки.
– Можно у вас кое-что спросить? – тихо произношу я.
Его карандаш замирает.
– Конечно, – говорит он, глядя на меня поверх очков. – В чем дело?
– Валентину отправят на терапию контроля побуждений? – спрашиваю я. Достаточно лишь произнести эти слова вслух, чтобы почувствовать, как сжимается что-то внутри, как мороз пробегает по коже. – Она проявляла непослушание в автобусе, и…
– С Валентиной Райт все будет в порядке, – говорит он, – в ее побуждениях есть отклонения, но продолжительный сеанс терапии с Антоном должен исцелить ее от этого. Вскоре она снова станет такой, как прежде. Но беспокоиться о ней очень мило с твоей стороны.