Девочки
Шрифт:
Затем он посмотрит на тебя, а ты будешь выглядеть удивленным, будто бы тебе только что сказали, что Санта-Клаус действительно существует, и он добавит:
— Послушай, я не говорю, что мы бы не протянули долго без этого, мне хочется думать, что протянули бы и что мы по-прежнему не изменяем друг другу, но я не могу сказать этого наверняка. Единственное, что я могу сказать, так это то, что для нас это работает.
В конце пирса раздастся звук легких шагов. Вы обернетесь. Это одиннадцатилетний сын Билла.
— Пап, мама сказала, что ужин готов.
— Спасибо, Билли, — ответит Билл.
Вы оба подниметесь и отправитесь к дому. Сын Билла поначалу захочет взять отца за руку, но затем, может быть, из-за тебя, передумает.
Он посмотрит, как оба вы пьете пиво из бутылки, и спросит:
— Пап, а можно мне немного попробовать?
Билл захихикает, посмотрит на тебя. Он потрясет бутылкой и осушит ее почти до дна. Затем передаст ее сыну и скажет:
— На, держи, можешь допить. Но не говори маме, ладно? Она рассердится на нас обоих…
Билли начнет пить, но тут же выплюнет то немногое количество пива, что успеет взять в рот.
— Фу! — скривится он. — Фу! Какая гадость! Почему вы, ребята, пьете эту дрянь?
— Однажды узнаешь, — скажет ему Билл, — однажды ты тоже его полюбишь.
За ужином Карен поймает на себе твой пристальный взгляд.
— Что? — добродушно спросит она. — В чем дело? У меня что-то на лице?
Она возьмет салфетку и вытрет рот.
Сели на землю они, и рыдали, и волосы рвали.
Не получили, однако, от слез проливаемых пользы.
Однажды в колледже ты организовал своему другу потерю девственности. Это случилось на вечеринке, происходившей в вашем колледже, подруга подруги твоей подруги — какая-то девица, которую ты никогда больше не увидишь, — показала на твоего соседа по комнате и спросила, кто он.
— Мой сосед по комнате в колледже, — ответил ты. — Ну как, хочешь с ним встречаться?
А она сказала:
— Не знаю, может быть, позже.
А ты спросил:
— Хочешь переспать с ним?
Она была прелестна, ты дразнил ее. А подруга твоей подруги — девушка, которую ты немного знал и видел потом снова, — игриво шлепнула тебя:
— Прекрати, ты ее отпугнешь!
Однако позже, этой же ночью, когда вы оба уже хорошенько напились, та девица подошла к тебе сама — когда рядом с тобой не было больше никого — и сказала:
— Да, я хочу.
Поэтому ты отвел ее наверх, в соседнюю с твоей комнату на одного, жилец которой случайно оказался в отъезде в те выходные. Ты велел ей раздеться, лечь в кровать и ждать, и закрыл дверь. Затем снова открыл дверь и произнес:
— Да! И не включай свет, иначе он может испугаться и начнет просто болтать с тобой или еще что-нибудь.
Ты спустился вниз, отыскал своего соседа по комнате и сказал ему:
— Эй, чувак, у меня есть для тебя подарок.
И он, спотыкаясь, пошел за тобой по лестнице, ты велел ему зайти в комнату, не включая свет, раздеться, лечь в кровать и ждать.
На следующее утро ты встал раньше их обоих, отыскал песню «Ты сделал это?» — ты знал, что она была на этом альбоме, — и включил ее на полную громкость.
Тогда это было весело. Тогда от громкой музыки проснулась куча народа, они пришли к тебе жаловаться, но когда ты объяснил им, что происходит, им показалось это смешным, и все они устроились в твоей комнате в банных халатах, полотенцах и шортах-боксерах, поедая кукурузные хлопья и пончики, смотря телевизор и ожидая, когда откроется дверь в соседней комнате.
Сейчас, в подходящей компании, ты можешь рассказать эту историю, и история эта по-прежнему будет смешной, по сути, настоящий хит — клиентам нравится. Но сейчас ты бы такого не сделал. А если сделал, это было бы не смешно.
Пантус был не прав. Ему следовало бы сказать не «мы трояне были», а скорее «нас троян никогда не было». Римляне верили в Фемиду не больше древних греков, они просто осознали ее полезность. Они осознали, что если человек с готовностью борется за то, чего он хочет, еще с большей готовностью он борется за то, чего, как ему кажется, он заслуживает. Они осознали, что Фемида может успокоить народ. Они осознали, что единственным богом, отсутствующим в пантеоне, был двуликий Янус.
Римляне были сыновьями Одиссея, а не Ахиллеса. Они подарили нам не искусство строительства или организации военных действий и даже не гражданское право. Они подарили нам лицемерие.
В конце концов, что может быть более римским, чем Троянский конь?
Я никогда не мечтал о тебе, ни разу. Я мечтал о том, где ты будешь играть свою роль, где мы будем покупать бакалею или где установим телефон. Но я никогда не мечтал о тебе.
…К яме слетелися души людей, распрощавшихся с жизнью.
Женщины, юноши, старцы, немало видавшие горя,
Нежные девушки, горе познавшие только впервые,
Множество павших в жестоких сраженьях мужей…
Все это множество мертвых слетелось на кровь отовсюду…
В конце концов, ты достигаешь той точки, в которой твой старый друг — тот, кто находится за пределами круга твоего влияния, занимается другим бизнесом или не занимается бизнесом вообще, может быть, это писатель или артист, — говорит тебе:
— Ты изменился, ты никогда раньше не был таким.
И ты отвечаешь:
— Да, я знаю, знаю.
Но ты не знаешь. Ты вспоминаешь и решаешь, что всегда был таким, только вот сейчас ты уже не так боишься.
Да, отчасти изменение это состоит в том, что ты просто слишком устал беспокоиться, тебе не хватает терпения беспокоиться о чьих-то нуждах, кроме своих собственных. Да, отчасти изменение это состоит в том, что ты веришь в самого себя и свое мнение гораздо больше, чем во чье-либо другое, потому что это, как-никак, привело тебя туда, где ты находишься сегодня.