Девушка моего друга (сборник)
Шрифт:
Но врач не шутил. Через пять минут мне уже на самом деле накладывали гипс, а еще через полчаса я, как маленький, прыгал на одной ноге от дверей поликлиники до стоявшего у края тротуара такси.
Так вот нелепо, глупо и началась болезнь, перевернувшая все мои праздничные планы.
Валюшка, конечно, еще ничего не знает. Позвонить ей я не могу: дома у меня нет телефона, а встретиться мы договорились только завтра вечером. Еще обидится, когда увидит, что меня нет. Надо бы ей телеграмму что ли дать... И как это я, дурень, не сообразил сказать Володьке насчет телеграммы? Теперь жди, пока он снова придет! Тетя Катя ведь ей телеграмму не
Когда Лешка Шаповалов уезжал на два месяца к больной матери и его хотели отчислять из школы рабочей молодежи, так какой тарарам Ксеня поднял! Ходил к директору школы, в районо-, стучал там кулаком по столу и доказывал, что если бригада борется за звание бригады коммунистического труда, то никто не имеет права отчислять ее члена из школы. И доказал! Оставили Лешку. А со мной... Разве пообещали бы мне комнату в первом же доме, если бы не Ксеня? Конечно, нет! А он ходил в комитет комсомола, в постройком и даже в партком и всюду говорил, что монтажник- высотник комсомолец Геннадий Корняков (это я, значит) собирается жениться и что не, дать ему в этом слу
чае комнату — значит оскорбить всех высотников стройки, И ведь Ксеня сам в общежитии живет! Ему бы тоже комната не помешала. А он о себе и не заикается. Вот это я понимаю— товарищ! Вот это бригадир!
Сейчас мы с Валюшкой ждем эту комнату. И вот будет весело, если я на новоселье потащусь с гипсовым сапогом. А я еще хвалился — обещал нашим геодезисткам, что на своем новоселье научу их танцевать настоящую румбу. Сейчас даже страшно подумать — я и в гипсе-то не могу на ногу наступить, а не то что румбу!
Тут как бы вообще хромым не остаться. Врач сказал, что перелом нехороший, что могут быть и последствия.
Вот будет весело!
2
Интересно, что думают родители, когда дают своим детям имена? И думают ли они вообще? Ну, мне еще имя дали терпимое— Геннадий, Генка, Гена... С таким именем жить можно, хотя я, например, предпочел бы Григория или Михаила. Наверно, это потому, что все Гришки и Мишки, которые встречались мне в жизни, были веселыми и озорными. Обязательно назову так
своих сыновей, когда они у меня будут.
А вот, например, имя Валя к моей Валюшке совсем не подходит. Моя. Валюшка тоненькая, задумчивая, с длинными каштановыми косами, которые она не хочет стричь, даже несмотря на то, что все студентки на ее курсе давно уже с косами расстались и делают себе или
прическу «Бабетта», или последнюю, самую «стильную» прическу — «Полюби меня, Гагарин». А Валюшка никаких причесок не делает. Ходит с косами — и все. Главное ведь — кому что идет...
И еще у Валюшки красивые серые глаза. Они чуть продолговатые и грустные. Я не знаю, почему они грустные.
Валюшка вообще-то человек веселый. Но все говорят, что глаза у нее грустные, и я тоже вижу, что
они у нее грустные.
Я убежден, что девушку с такими глазами и с такими косами лучше всего было бы назвать Таней. Может быть, потому, что именно такой я всегда представлял себе пушкинскую Татьяну. Когда я увидал Валюшку
в первый раз, я так и подумал, что ее зовут Таней. Но потом оказалось, ошибся. Правда, тут родители, конечно, не могли угадать.
Но вот уж чем руководствовались родители, когда давали своему сыну имя Ксенофонт, я никак понять немоту.
По-моему, такое имя только со зла можно дать.
Или еще по глупости.
Как вот нашему бригадиру с таким именем быть?
Как должны его звать люди, которые с ним не по имени-отчеству, а просто так, по-товарищески? Ксеней?
Это только в шутку можно или в насмешку. Женское ведь имя-то! Мы уж так-то, среди своих, зовем его Ксеней, смирился он с этим, а при посторонних не позорим:
на полную катушку величаем — Ксенофонтом.
Тоже, как говорится, не радуга! Парень он толковый, десятилетку кончил, в партию собирается вступать. И собой видный — высокий, красивый. Никак не подходит к нему имя Ксеня. Заморыша какого-нибудь так называть — не беда, а бригадира верхолазов неловко.
Просто очень даже неловко...
В общем, намудрили Ксенины предки, явно намудрили!
Я раньше об этом как-то совсем не думал. Наверно, некогда было. А сейчас вот делать нечего, лежишь и думаешь обо всякой ерунде.
Ксеня только сегодня утром у меня был. Пришел, притащил зачем-то яблок и долго ощупывал мой гипсовый сапог. Чего он в нем интересного нашел, никак не пойму. Но я уж не мешал: вижу, человек внимание проявляет. Зачем., думаю, смущать — смотри...
После Ксени ко мне заглянул Володька. Я с ним сразу же договорился, чтобы он Валюшке телеграмму дал, а то ей звонить — дело долгое. Да и не застанешь ее в общежитии: бегает, небось, после лекций по институту.
У нее ведь полно всяких нагрузок. В общем, Володька обещал.
И вот только сейчас он прибегал снова сказать, что все в порядке: телеграмма отправлена, и я могу болеть себе на здоровье. Валюшка, как получит — сразу примчится.
И еще Володька рассказал, как они с Ксеней заходили в поликлинику, где мне- наложили гипс, как
Ксеня без очереди прорвался к хирургу, выспросил у него все о моей ноге, заглянул даже в историю болезни и потребовал, чтоб ему показали рентгеновский снимок перелома. Больше всего Ксеню интересовало, смогу ли я снова работать на высоте. Хирург ему ничего определенного
не ответил, и Ксеня очень расстроился. Володька говорит, что всю дорогу из поликлиники бригадир молчал, а это у него бывает редко.
Когда Володька выпалил мне все это, надел свою кепочку и убежал, я почему-то прежде всего представил себе, как хмуро шел по улице Ксеня, откинув назад копну своих золотистых волос. Хороший он парень, настоящий товарищ! Ведь наверняка завтра пойдет в постройкой
требовать для меня путевку или еще там что.
А мне эта путевка, как говорится, до лампочки! Мне сейчас больше всего комната нужна, чтобы мы с Валюшкой могли пожениться. Я ведь все равно ни на какой курорт без нее не поеду.