Девушка на качелях

Адамс Ричард

В «Золотом фазане» было полно народу. Зная, что это популярный ресторан, я еще днем заказал столик, познакомился с метрдотелем (в Дании его не обязательно подкупать чаевыми заранее) и попросил поставить на лед бутылку шампанского «Дом Периньон». Столик был в глубине зала, напротив двери, у стены, на которой висело зеркало, а под ним стояла банкетка. Я пришел без десяти восемь, уселся спиной к двери, заказал джин с тоником и притворился, что читаю «Политикен».

В десять минут девятого я начал волноваться, но тут заметил ее в зеркале. К выходу из ресторана направлялись двое мужчин, а она, на улице, остановилась перед

застекленной дверью и уже потянулась к ручке, но, увидев их сквозь стекло, тут же опустила руку и замерла. Мужчина, разговаривая на ходу со своим спутником, открыл дверь и хотел было выйти, как вдруг сделал шаг назад, вынул изо рта сигару и распахнул дверь шире. Фройляйн Фёрстер прошла между ними, одарив обоих улыбками. Мужчины на несколько секунд застыли у входа, провожая ее восхищенными взглядами, а она неторопливо направилась к метрдотелю и заговорила с ним.

Ее черный бархатный плащ, скрепленный у горла серебряной цепочкой, ниспадал почти до щиколоток, а у левого виска белели хрупкие, будто восковые, цветы стефанотиса – невестина жасмина. Она опустила на конторку черную сумочку, выслушала метрдотеля и внезапно, запрокинув голову, расхохоталась на весь ресторан. Метрдотель, который в обед обращался со мной с холодной вежливостью, тоже засмеялся, искренне и весело – точнее, радостно. С учтивым поклоном он повел ее к гардеробной, открыл дверь, а потом еще минуты три дожидался ее появления.

Простое сиреневое трикотажное платье с пышной юбкой, явно из недорогого универмага, облегало ее, как шкура – косулю. Бусы лилового перламутра и лавандовый шифоновый шарфик, удерживаемый на запястье цепочкой браслета, по тону не подходили к платью, однако же она держала себя так уверенно и непринужденно, что разнобой цветов выглядел намеренным, будто она была манекенщицей в новом, сверхмодном наряде. Все остальные казались почти до неприличия чопорными нарушителями беспечного, беззаботного веселья. Она шла за метрдотелем по ресторану, и мужчины оборачивались ей вслед. Увидев, что она приблизилась к столику, я встал и обернулся:

– Guten Abend, Fr"aulein F"orster [22] .

Коснувшись моей руки, она ответила по-английски:

– Прошу прощения, что заставила вас ждать.

(Что ж, я ее тоже поддразню.)

– Вы просите у меня прощения?

– Нет, конечно.

Между полураскрытыми губами мелькнул кончик языка.

Она села напротив, оперлась локтями о стол, легонько опустила подбородок на сцепленные кисти рук.

– Что мадам будет пить? – осведомился метрдотель.

22

Добрый вечер, фройляйн Фёрстер (нем.).

Я вопросительно вскинул брови.

– Что мне заказать? – спросила она.

– Херес? Сухой мартини? Джин и тоник?

– Нет, я прошу вас заказать для меня.

Я заказал бокал сухого хереса и предложил ей сигарету.

– Я не курю. Вы ведь тоже не курите, правда?

– Нет, не курю. А откуда вы знаете?

– Знаю, и все. Но у вас сигареты с собой.

– На всякий случай, если бы вам вдруг захотелось покурить. Ну, теперь я их кому-нибудь отдам. Кстати, вы пришли в восхитительном плаще.

– А, он

не мой. Я его одолжила, Алан. – Она широко раскрыла глаза и укоризненно покачала головой, будто объясняя прописную истину.

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

– А вы разве не знаете, как меня зовут? – («Какая непредусмотрительность с вашей стороны!»)

– Нет, но очень хочу узнать.

– Карин. Фёрстер. С точками. – Она дважды ткнула пальцем в воздух. – Потому что я люблю точность.

По-немецки так не скажешь, но умение так шутить на иностранном языке показывало, что она владеет английским свободно и понимает игру слов.

Метрдотель, который вызвался нас обслуживать, принес два огромных меню, размером с приглашение на крокет, которое Лакей-Лещ вручил Лакею-Лягушонку. Прежде чем он успел предложить его Карин, она отвела руку в сторону, чтобы меню не отгораживало нас друг от друга. Я думал, что ей захочется, чтобы я заказал ей ужин, но она, придирчиво изучив меню, остановилась на жареной мойве и венском шницеле, а потом долго обсуждала с метрдотелем выбор овощей. После этого я заказал себе дюжину эскарго и мясное ассорти на гриле.

– Вы прекрасно говорите по-английски, Карин. Где вы учились?

– В Копенгагене все прекрасно говорят по-английски, вы не находите?

– Вы давно здесь живете?

– Замечательный город, не правда ли? Вы сюда часто приезжаете? Наверное, здесь лучше, чем в Лондоне. Ist das der Grand? [23]

– К счастью, я живу не в Лондоне. А из какой области Германии вы приехали?

– Я иногда забываю, что приехала из Германии. Но все-таки скучаю по немецким обычаям. В Германии весело на Рождество, а еще там проводят всякие праздники пива и вина, там такая вседозволенность. Так можно сказать, «вседозволенность»?

23

Он величественный, да? (нем.)

– Да, можно. Я и сам иногда люблю вседозволенность.

– Тогда вам нужно посетить праздник вина.

Она ела очень по-немецки, с серьезным наслаждением и неприкрытой жадностью – медленно, но поглощая абсолютно все на тарелке. Когда мне принесли эскарго, она оживилась, как котенок при виде клубка шерсти, и завороженным взглядом смотрела, как я вытаскиваю одну из раковины и кладу в рот.

– Was ist das? [24]

– Эскарго.

24

Что это? (нем.)

Не отводя глаз, она недоуменно покачала головой.

– Улитки, Карин.

– Улитки? Schnecken? Вы шутите!

– Они очень вкусные. Вы их никогда не пробовали?

– А можно попробовать?

Я высвободил еще одну улитку из раковины и, повернув крошечную двузубую вилочку рукоятью вперед, предложил Карин. Она не стала ее брать, а взяла мою руку, перегнулась через стол и осторожно сняла губами улитку с вилочки:

– Ммм! Очень вкусно. Надо было и мне их заказать.