Девушка с конфетной коробки
Шрифт:
Александр кивнул, чтобы показать Дейдре, что он её понял. Вспомнил, как его, тогда совсем зелёного юнца, учили связывать пленных, чтобы они шли сами, но не могли сбежать. Да, это он сумеет. Спасибо ведьме, что не стала корить его при всех, выразила недовольство келейно. И спасибо, что поддержала надежду на хороший исход их миссии. То, что Адель с Аланом живы, проходило по разряду добрый вестей, а то, что их дороги должны вскоре пересечься, и вовсе внушало оптимизм.
Симон дал себя связать, не выказывая недовольства, но стоило принцу закончить с этим делом и пристроить сигнальный маячок над головой отщепенца, снова завёл разговор.
— Да, здорово тебя обратали эти ведьмы, никогда бы не подумал. Слыхал, что нет
— Ты такой храбрый, потому что думаешь: принц не ударит связанного? — с угрозой в голосе произнёс Александр, — Разочарую тебя: мне приводилось допрашивать пленных шпионов самыми разными методами, а им мы не даём шанса себя защитить. Так что врезать тебе я смогу без угрызений совести. По уху ты уже получил? А теперь сравни меня с собой и осознай размеры опасности.
Симон равнодушно пожал плечами и отвернулся от принца, скорчившись под укрывавшим его плащом. Он сделал ход и убедился, что противник отвечает. На сегодня ему было довольно и этого. Вряд ли удастся превратить принца в сознательного союзника, но вот действовать в своих интересах его вполне можно заставить. Не сегодня, так завтра.
Глава 18
Наверное я сошла с ума. По-другому не объяснить, почему, когда ничего не изменилось, у меня в душе всё поёт, а тёмные, мрачные пещеры кажутся милыми и почти родными. Неужели я и впрямь влюбилась в Алана? Прямо не верится. Это совсем не то чувство, которое я испытывала к Генриху, ничуть не похоже. На того я глядела снизу вверх, как на сошедшее с небес божество, каждый раз обмирала, когда он просто ко мне обращался, а уж когда за руку брал, и вовсе чуть не теряла сознание. Генрих вызывал у меня безграничное восхищение и даже его недостатки казались мне привлекательнее достоинств других людей, ведь это же был он! Марта, как я сейчас понимаю, несколько раз предупреждала меня от такого восприятия своего сына, но разве глупой влюблённой девице втолкуешь разумные вещи?
При этом я всё время боялась. Боялась самой себя: что что-то не так скажу, не то сделаю, что не умею целоваться и кокетничать, что недостаточно красива или умна для него, божественного и великолепного. Боялась самого Генриха, его недовольства, и недаром. По его мнению я была дурно воспитана в косной купеческой среде, не умела держаться, была слишком скована, зажата, полна предрассудков. Он вроде как прощал мне эти недостатки, потому что их перевешивали другие достоинства, но я всё время не могла отделаться от мысли, что положительных черт, которые он ценит, во мне слишком мало. Каждую минуту ждала: он вдруг увидит мои несовершенства в другом свете и передумает, бросит меня. Как, собственно, и случилось.
Ведьма, я уверена, не превосходит меня красотой, она наверняка менее подкована в искусстве вести домашнее хозяйство, да и рассудительными их обычно назвать трудно, если не брать в расчёт ремольских. Зато, как всё их племя, она умеет быть очаровательной, милой, легкомысленной и сексуальной. То, что мне не дано в силу природы и воспитания. Мои унылые достоинства образцовой дочери гремонского купца средней руки никогда не имели веса в глазах Генриха. Сейчас я понимаю, что он увлёкся как раз той самой картинкой на конфетной коробке и, если бы не влияние Марты, вообще не стал бы со мной связываться. Я же вела себя бесконечно глупо. Тянулась, пыталась через не могу стать кем-то, кем не была, но, как сейчас ясно вижу, эти попытки были изначально обречены на провал.
С Аланом не так. Страха нет и в помине. Конечно, я боюсь, что мы не дойдём, что пропадём здесь, в холодных и тёмных пещерах, да и он этого опасается, хотя всё время уверяет, что мы справимся. Дело в другом: я не боюсь ни себя, ни его. Могу быть собой и не стесняться. То, что Генриха раздражало, Алана вполне устраивает. Наверное, это потому, что по рождению и воспитанию мы с ним ближе. Для Алана я совершенство. Не потому, что он закрывает глаза на мои недостатки, а потому, что они ему нравятся. Оказывается, сознавать, что для кого-то ты — идеал, удивительно приятно. И вообще Алан хороший. Конечно, поначалу он повёл себя не слишком благородно, но мне понравилось, что он не стал бегать от ответственности, когда я потребовала оплатить мою экипировку. Отдал, как я сейчас понимаю, последние деньги. Сомневаюсь, что в подобной ситуации Генрих поступил бы так же. Можно говорить, что он не довёл бы дело до подобного кризиса, но я знаю, что он привык брать то, что ему нравится. Только делает он это легко, изящно, по-дворянски, так, что никому не приходит в голову потребовать с него ответа, а тем более прижать такой низменной вещью, как деньги. Если же подобное случалось… Я прекрасно помню, как Марта вынуждена была просить своего мужа послать старшему сыну денег на уплату долгов.
Так как долги были не карточные, то она этого не стыдилась и не скрывала. Но покупать дорогие амулеты и книги, которые тебе не по карману, а затем предлагать торговцам взыскивать долг с твоих родителей… даже тогда мне казалось, что такое поведение пятнает прекрасный образ моего возлюбленного. Теперь мне не кажется, я это знаю точно. Я пыталась ему объяснить, как это некрасиво, но он упрекнул меня в мещанстве и узколобости. Он же делает это ради науки! Сейчас я понимаю, что Генрих вёл себя недостойно и прекрасно знал об этом, а меня стал упрекать только потому, что стыдился собственного поступка.
Думаю, Алан бы никогда так не поступил. У него, насколько я поняла, никогда не было за спиной состоятельных родителей, которые могли бы оплачивать его увлечения. Он всего добился сам, потому знает цену как слову, так и деньгам. Да, в нём нет броской красоты Генриха, но он очень даже симпатичный. Глаза такие выразительные и улыбается он просто чудесно. Про тело сложение я и не говорю. Ещё умный, честный и образованный, что немаловажно.
Но что это я его всё время хвалю, как будто пытаюсь продать сама себе? Неужели чтобы оправдаться в том, что он мне нравится? Что греха таить, это так. Привыкла я к нему за время экспедиции, присмотрелась, привязалась… А уж после того, как мы прошли весь этот путь по пещерам, он и вовсе стал родным и близким. С ним я точно могу не бояться и ему могу доверять: он будет меня защищать пока дышит. А ещё он сказал, что любит и я не сомневаюсь: это так и есть. Алан видел меня всякой, далеко не всегда идеальной: чумазой, больной, плачущей, но отношения своего не поменял: я как была для него совершенством, так и осталась.
Я гоняла по кругу эти мысли, а тем временем занималась обычными делами: умывалась, приводила себя в порядок, готовила завтрак. Хотя что там готовить? Лепёшки из муки и воды испечь? Закаменевший сыр покромсать или вяленое мясо? Больше подходящего ничего не было. На поверхности хоть дикие лук и чеснок можно найти, мяту сорвать, чтобы скрасить трапезу, а здесь, под землёй, ничего.
Сказала об этом Алану, устраивавшему костёр. Он удивился:
— Ты же горожанка, откуда знания про дикий лук и чеснок?
Это он с моими отцом знаком не был. Тот экономил наличные где и как только мог, поэтому позволял покупать эти овощи только зимой, а летом мы с Вилмой и её девочками собирали их на лугах и в рощах, делая вид, что гуляем за городом. У нас даже места притоптанные были. Девочки всегда носили с собой игрушечные совочки, которые им дарили сердобольные соседи, а мы с Вилмой копали и складывали в изящные сумочки, в которые изнутри были подшиты специальные мешочки, чтобы грязь не просочилась наружу.