Девушка с нижнего этажа

Ли Стейси

Еще пара витков, и моя бабочка готова: расправила крылышки и готова улететь. Когда мне остается сделать последние штрихи, возвращается миссис Белл.

– Такой красоты я и представить не могла, – произносит миссис Белл, поворачивая голову перед зеркалом. – И эту прелесть ты сделала так быстро!

Я еле сдерживаюсь, чтобы не взглянуть на реакцию миссис Инглиш, которая, стоя рядом со мной, заканчивает подсчеты в кассовой книге.

– Благодарю вас, мэм. Хорошо бы вам всегда добавлять в свой наряд что-то цветное, потому что…

Миссис Инглиш громко прочищает

горло.

Я прикусываю язык, вспомнив, что такие высказывания и загубили мою карьеру.

– Ну… Потому что нам всем это к лицу.

Миссис Белл с улыбкой протягивает мне пять центов.

– Я… Я не могу это принять, – бормочу я. Время от времени мне дают на чай, но я и так слишком многим обязана миссис Белл, и мне неловко брать у нее деньги. Улыбка начинает сползать с лица миссис Белл, и я понимаю, что веду себя подозрительно. Мне приходится взять монетку. – Спасибо.

– Пусть Бог никогда не оставит тебя, – тихим голосом произносит миссис Белл.

Теперь мне снова начинает казаться, что ей известно про нас со Стариной Джином. А что, если она таким образом дает мне понять, что ничего не имеет против нынешнего положения дел? Но к чему тогда такие слова? Или она думает, что мы никогда больше не увидимся? Вдруг она все же решила нас выгнать?

По лицу миссис Белл невозможно ничего прочитать. Она снова любуется украшенной шляпкой, глядя на себя в зеркало.

Три

Сунув мне в руку две пятидесятицентовые монеты, миссис Инглиш захлопывает ящик кассы.

Я сжимаю монетки натруженными пальцами.

– Спасибо. Мэм, может быть, вы измените свое решение? – Мне становится неловко от того, какое отчаяние звучит в моем голосе, но мне ведь казалось, что в шляпном деле меня ждет большое будущее. Шитье шляп – способ заявить о себе, не произнося ни слова. К тому же модистки могут обеспечивать себя сами, и им вовсе не обязательно выходить замуж. Примерной китайской жене полагается готовить, рожать сыновей и быть готовой «хлебнуть горя». А его в моей тарелке и так навалено с лихвой.

– Я буду работать вдвое прилежнее и постараюсь не высказывать свое мнение так часто, и…

– Джо, мне просто невыгодно держать тебя из экономических соображений.

Достав носовой платок, миссис Инглиш промакивает им влажную шею, а затем начинает обмахиваться им, словно пытается стереть мой образ из поля зрения. Мне вспоминается ужасное слово на букву У, которым сопровождалось мое первое увольнение. Но вместо «уходи» миссис Инглиш произносит:

– Удачи.

Тяжелым, словно ящик кирпичей, грузом у меня на сердце лежит разочарование. У меня дрожит подбородок, но я поплотнее надвигаю шляпку и спешу к станции Юнион, кирпичному зданию с полукруглой аркой. Чем быстрее я доберусь до дома, тем раньше смогу подслушать разговоры миссис Белл, чтобы понять, было ли ее появление в магазине случайностью или нет.

Строительство железной дороги, соединяющей Атланту с Чаттанугой, положило начало разделению нашего города на шесть округов. Если представить

Атланту в виде пирога, мы живем ближе к его центру. Под наблюдением мужчины в форме шумная толпа повозок, телег и пешеходов пересекает железнодорожный переезд. Я прибавляю шагу, чтобы перейти, пока переезд не закроется. Какая-то женщина отворачивается, поднеся к лицу носовой платок, и я понимаю, что делает она это не потому, что боится вдохнуть копоть.

Ступив на пути, я чувствую покалывание в ступнях; мой взгляд устремляется туда, где живут янки [1] . К северу от линии Мэйсона – Диксона даже собаки обучены хорошим манерам, а в Нью-Йорке все женщины такие модницы, что меняют шляпки по несколько раз на дню. Будь я хорошей модисткой, могла бы открыть свою мастерскую на Мэдисон-сквер.

– Хамка, – фыркаю я. На десять слов, вылетающих изо рта Лиззи, я едва могу произнести одно, и в такие дни я еще считаю себя очень разговорчивой. Китайцы не могут позволить себе хамство, особенно те из них, кто пытается вести скрытный образ жизни.

1

Во время Гражданской войны в США южане обозначали этим словом жителей севера страны. После войны эта привычка сохранялась в их речи.

– Ой! – Перейдя через пути, я чуть не налетаю на старичка, примостившегося на деревянном ящике. Мужчина вздрагивает, и с его головы соскальзывает сложенная из газеты шапочка. – Простите. – Я поднимаю шапочку, но старичок и не думает взять ее у меня.

– Па, ты цел? – Шапочку из газеты у меня вырывает девушка с обожженным на солнце лицом.

Желтоватые глаза старика прилипли ко мне, словно две капли клея. Я замечаю открытые рюкзаки, грязь под ногтями, и мне приходит на ум, что эти двое – бездомные. Придав шапочке прежнюю форму, девушка аккуратно водружает ее отцу на голову.

Вдруг в этой парочке я вижу нас со Стариной Джином: нам приходится просить милостыню, и у нас нет даже приличных шляп, чтобы защититься от солнца. «Прошу, пусть до этого не дойдет», – взываю я разом к христианскому Богу и к духам предков. Сверху на меня равнодушно смотрит небо. Сегодня на нем нет ни закатных отблесков, ни вуали облаков – не то что вчера. Тонкая полоска пара напоминает высунутый язык. Мне ужасно хочется взмыть к небу и стереть эту дымку с его поверхности.

Словно самый обычный карманник, я несусь по переулкам, стараясь не занимать много места и не привлекать внимания. В пятидесяти ярдах от Уан-Лаки-стрит, где располагается типография и дом семьи Белл, есть небольшая роща. Убедившись, что меня никто не видит, я бегу в гущу зарослей, где под разлапистыми ветвями виргинских можжевельников таится люк. Я поднимаю его крышку, но петли не скрипят – мы следим, чтобы они всегда были смазаны. Крутая лестница ведет в один из двух туннелей, по которым можно попасть в подвал дома на Уан-Лаки-стрит.