Девушка с татуировкой дракона
Шрифт:
– Расследование убийств, возможно, самое одинокое занятие на свете. Друзья жертвы приходят в волнение и отчаяние, но рано или поздно – через несколько недель или месяцев – их жизнь возвращается в нормальное русло. Ближайшим родственникам требуется больше времени, но даже они преодолевают горе и тоску. Их жизнь продолжается. Но нераскрытые убийства гложут, и под конец только один человек думает о жертве и пытается восстановить справедливость – полицейский, остающийся один на один с расследованием.
Из семьи Вангер на острове проживали еще три человека. Сын третьего брата, Грегера, Александр
Вместе с Александром проживала его восьмидесятилетняя мать Герда, вдова Грегера Вангера. Микаэль ее не видел; она болела и в основном лежала в постели.
Третьим членом семьи был, естественно, Харальд Вангер. За первый месяц Микаэлю не удалось даже мельком увидеть старого приверженца евгеники. Жилище Харальда, стоявшее поблизости от домика Микаэля, из-за своих плотно зашторенных окон производило мрачное и зловещее впечатление. Несколько раз Микаэль, проходя мимо, примечал, что занавески шевелятся, а однажды, очень поздно, собираясь идти спать, он заметил свет в комнате верхнего этажа – шторы были чуть-чуть раздвинуты. Микаэль минут двадцать стоял у кухонного окна как завороженный, наблюдая за светом, а потом плюнул на все и лег спать. Утром все было по-прежнему.
Харальд Вангер казался каким-то местным духом и своим невидимым присутствием накладывал определенный отпечаток на жизнь селения. В воображении Микаэля Харальд все больше походил на злобного Голлума, который шпионит за окружающими из-за занавесок и занимается в своем заколоченном логове каким-то черным колдовством.
Раз в день пожилая женщина из социальной службы приносила Харальду Вангеру еду. Расчищать дорогу к дому он отказывался, и к его двери она с трудом пробиралась через сугробы. Когда Микаэль попытался расспросить «дворника» Гуннара Нильссона, тот только покачал головой. По его словам, он пробовал предлагать свои услуги, но Харальд Вангер явно не хотел, чтобы кто-то заходил на его участок. В первую зиму, когда старик вернулся в Хедебю, Гуннар Нильссон единственный раз автоматически завернул к его дому на тракторе, чтобы расчистить двор, как он это всегда делал у других, но Харальд Вангер вылетел на улицу и скандалил до тех пор, пока Нильссон не убрался.
К сожалению, расчищать двор у Микаэля Гуннар Нильссон не мог, поскольку ворота были слишком узки для трактора, и приходилось браться за лопату.
В середине января Микаэль Блумквист поручил своему адвокату узнать, когда ему предстоит отбывать трехмесячное наказание в тюрьме. Ему хотелось покончить с этим делом как можно скорее. Попасть за решетку оказалось легче, чем он предполагал. После недельного разбирательства было решено, что 17 марта Микаэль сядет в тюрьму Рулльокер под Эстерсундом – в пенитенциарное учреждение общего режима для лиц, совершивших не
– Отлично, – ответил Микаэль без большого энтузиазма.
В это время он сидел за кухонным столом и ласкал пятнистую кошку, которая взяла за привычку раз в несколько дней появляться и ночевать у Микаэля. От живущей через дорогу Хелен Нильссон он узнал, что кошку зовут Чёрвен и она никому не принадлежит, а просто бродит от дома к дому.
Со своим работодателем Микаэль встречался почти ежедневно. Иногда разговор был кратким, а иногда они часами обсуждали исчезновение Харриет Вангер и всевозможные детали в частном расследовании Хенрика.
Порой беседа состояла в том, что Микаэль выдвигал какую-нибудь теорию, а Хенрик ее опровергал. Микаэль пытался оставаться беспристрастным, но вместе с тем чувствовал, что в какие-то моменты его страшно увлекала головоломка, в которую вылилось событие почти сорокалетней давности.
Перед приездом сюда Микаэль заверял Эрику, что будет параллельно вырабатывать стратегию борьбы с Хансом Эриком Веннерстрёмом, но за месяц пребывания в Хедестаде ни разу не открыл старые папки, содержимое которых привело его в суд. Напротив, обо всем этом он старался забыть. Начиная думать о Веннерстрёме и своем собственном положении, он каждый раз приходил в глубочайшее уныние и полностью утрачивал интерес к жизни. Между приступами увлечения он даже беспокоился, уж не становится ли и сам таким же чокнутым, как старик. Его профессиональная карьера рассыпалась, как карточный домик, а он засел в глуши и посвятил себя охоте за призраками. Кроме того, ему не хватало Эрики.
Хенрик Вангер присматривался к своему помощнику со сдержанным беспокойством. Он чувствовал, что временами Микаэль Блумквист бывает не в себе. В конце января старик принял решение, удивившее его самого. Он поднял трубку и позвонил в Стокгольм. Разговор затянулся на двадцать минут, и речь шла в основном о Микаэле Блумквисте.
Потребовался почти месяц, чтобы Эрика перестала злиться. Она позвонила в один из последних дней января, в десять часов вечера.
– Сколько еще ты собираешься там сидеть? – спросила она вместо приветствия.
Ее голос из телефонной трубки раздался так неожиданно, что Микаэль сразу не нашелся с ответом. Потом он улыбнулся и поплотнее закутался в одеяло.
– Привет, Рикки. Тебе стоило бы побывать здесь самой.
– Это еще зачем? Жизнь у черта на куличках обладает особым очарованием?
– Я только что почистил зубы ледяной водой. Все пломбы зудят.
– Сам виноват. Но в Стокгольме тоже собачий холод.
– Рассказывай.
– Мы лишились двух третей постоянных рекламодателей. Никто прямо ничего не говорит, но…
– Знаю. Составляй список тех, кто откалывается. Когда-нибудь мы расскажем о них в соответствующем репортаже.
– Микке… я все подсчитала, и если у нас не появятся новые рекламодатели, к осени мы обанкротимся. Только и всего.
– Скоро все изменится к лучшему.
Она устало усмехнулась на другом конце провода:
– Тебе хорошо это утверждать, сидя в лапландской дыре.
– Послушай, до ближайшей саамской деревни по меньшей мере километров пятьсот.
Эрика молчала.