Девушка в белом с огромной собакой
Шрифт:
Уже подъезжая к Москве, Зуев твердо решил отвезти Шувалова к нему домой, в его собственную комнату в коммунальной квартире. «Негоже устраивать Витиным родителям варфоломеевскую ночь, — подумал Зуев, — пусть выспятся». Это решение он принял, вспомнив смерть бабушки. Она умерла вечером, и после этого всю ночь никто в квартире не спал. Мать с опухшим от слез лицом бродила из угла в угол по комнате. Отец каждые полчаса давал ей выпить ландышевых капель, обзванивал родных и всех успокаивал. Зуев же до самого утра просидел в кресле. Ему очень хотелось спать, но он стыдился своего желания. К утра оба родителя сами выглядели как покойники, и если бы не приехавшие тетки, неизвестно, как бы все обернулось.
В Москву поезд пришел с большим опозданием. Часы показывали первый час ночи, и Зуев, пожалуй единственный из пассажиров, был рад этому. Он плохо себе представлял, как повезет Шувалова ночью, а уж днем, когда на платформах и у вокзала толчется народ, и вовсе.
Когда поезд остановился, Зуев уже стоял в пальто рядом с Шуваловым и ждал указаний проводника. А тот появился на секунду, сказал, что сейчас принесет носилки, и исчез.
Уже позже, когда Шувалова переложили на носилки, Зуев попросил у проводника одеяло, которым было накрыто тело. Он пообещал, что вернет его завтра, что обязательно вернет, а проводник махнул рукой и сказал:
— Да ладно, бери. Кто ж теперь под ним спать будет. Давай пятерку и забирай. В гробу надо покойников возить. Понял?
Отдав проводнику пятерку, Зуев начал объяснять, почему везет друга без гроба, но носильщики уже вышли из вагона, и проводник перебил его:
— Ой, да иди, иди, а то они сейчас бросят его на стоянке, будешь знать.
Зуеву повезло. Он сразу нашел такси-пикап. Немного поторговавшись, шофер согласился за десятку доставить Зуева и Шувалова домой, на Таганку.
Доехали неправдоподобно быстро. Труднее всего оказалось втащить Шувалова на третий этаж. Таксист оказался хлипким, и хотя при жизни Шувалов был легким, тело его сделалось совершенно неподъемным. Оно выскальзывало из рук, как живое сопротивлялось, будто не желало возвращаться в дом для живых. А Зуев с шофером, обливаясь потом, тащили Шувалова за руки и за ноги наверх, и шофер тихонько вслух сожалел, что за десятку взялся за такую дрянную работу. Уже у двери в квартиру они положили Шувалова на пол. Зуев долго искал ключи, потом возился с одним замком, затем с другим. Все это время он боялся, что появится кто-нибудь из жильцов квартиры и тогда придется объяснять, что произошло с Шуваловым. Может быть, даже поднимется переполох, и это будет так не вовремя. Но, к счастью, все обошлось. Зуев с шофером успели втащить Шувалова в комнату и уложить на стол. И только когда за шофером захлопнулась дверь, Зуев услышал, как кто-то вышел из соседней комнаты и прошлепал в уборную.
Немного отдохнув после тяжелого подъема, Зуев убрал со стола лишние предметы: чашку, грязную тарелку с засохшим куском хлеба, газету и раскрытую книгу. Затем он сорвал с дивана покрывало и, переваливая Шувалова с боку на бок, застелил стол. Он снял и бросил в угол ветхое одеяло, стащил с Шувалова грязные ботинки. В общем, попытался навести хоть какой-то порядок, придать покойнику и импровизированному одру, хотя бы минимум должной торжественности. Зуев делал это молча и старался ни о чем не думать, но последнее выходило плохо. Он нервничал, разбрасывал по комнате все, что мешало, а затем натыкался на эти предметы и зашвыривал их подальше с глаз.
Примерно зная, что и где у Шувалова лежит, Зуев нашел в шкафу распечатанную пачку обычных парафиновых свечей. Действуя скорее машинально, Зуев поставил две свечи у изголовья и столько же в ногах. Затем он зажег свечи и выключил электрический свет. В комнате сразу сделалось уютнее, и даже покойник самым естественным образом вписался в этот незамысловатый интерьер. Он будто лежал здесь все время, сколько Зуев помнил эту комнату. Не хватало лишь Шувалова — живого Шувалова, чтобы они вместе посмеялись над бутафорией и выпили за упокой души куклы или пьяного собутыльника, согласившегося на роль покойного.
Проделав всю эту работу, Зуев достал из холодильника бутылку водки. Он знал, что Шувалов всегда оставлял дома заначку, потому что боялся тяжелого похмелья. Иногда он выпивал ее и без всякого похмелья, но на следующий день обязательно покупал новую.
Рюмка водки подействовала на Зуева, как в иные времена стакан. Он ничего не ел уже больше суток, совсем ослаб, и только шоковое состояние, в котором он пребывал до сих пор, удерживало его в вертикальном положении да помогало делать то, что он считал необходимым.
Налив вторую рюмку, Зуев поставил ее у Шувалова в изголовье, а сам расположился на диване и принялся потягивать водку прямо из горлышка. Водка обжигала пищевод, и Зуеву начало казаться, будто весь он состоит из одного пищевода, а вокруг налеплено что-то вроде бесчувственной массы. Пищевод шевелился в нем, пытался сопротивляться, но Зуев продолжал пить мелкими глотками.
— Гадость, — сказал он после очередного глотка и поморщился. — Вот почему-то к молоку мы с тобой не пристрастились и уже не пристрастимся. Из обожженной глины горшка не вылепишь.
Зуев быстро пьянел, и события позапрошлой ночи, как в детском калейдоскопе, начали обретать другие очертания. Подробности трагедии перемешались. Они налезали друг на друга, образуя новые самые фантастические комбинации, появились запоздалые варианты спасения Шувалова. Сама по себе в голове у Зуева сложилась легенда для родителей Вити о том, как он погиб. Она была вполне пристойной и правдоподобной. В этой легенде Шувалов выступал в качестве спасителя некоей девушки в белом платье, и все бы было замечательно, но в проклятой бумажке, в медицинском заключении, эксперт написал, что Шувалов находился в состоянии сильного алкогольного опьянения.
Тяжело поднявшись, Зуев подошел к столу и стал разглядывать мертвое изуродованное лицо Шувалова.
— Ты знаешь, мне почему-то не страшно с тобой, — сказал он Шувалову и потрогал его подбородок. — Сколько я видел тебя мертвецки пьяным. Привык, наверное. — Постояв немного молча, Зуев забрался на стол и сел рядом с покойником. — Дурак ты, дурак. Тебе хорошо. Лежишь и в ус не дуешь. Лучше бы уж меня. — Эта мысль на какое-то время развеселила Зуева. — Вот бы ты повозился со мной. Интересно было бы посмотреть. Ты бы меня, конечно, домой отвез, к жене. «Нате вам посылочку из Чаплина, пользуйтесь». А чего добру пропадать? Мужик, он и мертвый — мужик. — Неожиданно Зуев всхлипнул, а затем заплакал как-то по-женски, тихо и с обильными слезами. Он принялся причитать в полный голос, забыв, что его могут услышать соседи:
— Ну, жив я. Что с того, что жив? Витя, устал я. Вот ты лежишь, и ничего тебя больше не волнует, а мне надо дальше продолжать. Когда там еще мой поезд подойдет? Ой, надоело, Витя, все до черта. Трезвый — страшно, пьяный — бессмысленно. Да и трезвый бессмысленно. Черт его знает, где лучше гнить, здесь или там?
Утро уже подкатывало к городу, когда Зуев, почти допив бутылку водки, принял более чем странное решение. Ему вдруг пришло в голову отвезти Шувалова в квартиру на Ордынке и в последний раз попить с ним в компании, а заодно и показать друзьям, что сталось с Витей Шуваловым.